— Мой, бабушка. Я бы предпочла висеть там сама, но меня, знаете ли, не спросили…
Старушка, казалось, пропустила это язвительное замечание мимо ушей:
— Вы что, поссорились?
— А что, собственно…
— Ответь, пожалуйста, — в тоне старушки было что-то такое, отчего у Елены пропала охота бунтовать.
— Нет. Мы не поссорились, — покорно вздохнула Елена.
— А в чем же дело?
— В том, что на самом деле он любит только то, чем он занят. А со мной ему просто приятно быть. Вот и все.
— Ошибаешься, деточка. Мужчина, который не любит, на такое не способен.
— С такими деньгами, как у него, можно что угодно себе позволить…
— Деньги — говно, — властно оборвала ее старушка. Елена поразилась, с каким вкусом и удовольствием проговорила бабушка это слово. И как вспыхнули молодой страстью ее темные, обжигающе юные глаза. — Не будь денег, он в любом случае что-нибудь похожее придумал бы. Масштаб, деточка, — его в карман не спрячешь. Масштаб не в кошельке, а в голове…
Елена вдруг поняла, что вся булочная слушает этот разговор, затаив дыхание.
— Да что же это такое происходит-то, в самом деле… — простонала Елена, опуская руки с пакетами. — Вы что, все сговорились, что ли?! Да оставьте же меня, наконец, в покое!
— Деточка, покой нам всем обеспечен, — усмехнулась бабушка. — Только это мне немного до него осталось, а тебе еще — о-го-го… У кого-то от дурости горе, а у тебя, деточка, — от ума. Так что ты ум-то свой припрячь до поры, он тебе еще понадобится… — Она вдруг сильно сжала Елене руку, так, что сделала ей почти больно: — Ты вернись к нему, деточка. Ты ему нужна, да и он тебе, видно, суженый. Вернись. Так правильно будет и хорошо.
— Вернусь, бабушка, — вежливо сказала Елена, мечтая поскорее доползти до кровати.
— Поклянись.
— Что?!?
— Поклянись. Детьми своими будущими поклянись. Ну?
— У меня никогда не будет детей, — хриплым от бешенства голосом четко сказала Елена, глядя на бабушку теперь уже с ненавистью. — Не может быть у меня детей, и не стану я клясться. Прекратите юродствовать и отпустите меня, черт вас возьми!
— И кто же тебе сказал такую чушь?
— Врачи, бабушка, — с издевкой сказала Елена.
— Или врачи — тоже говно?
— Конечно, говно, деточка, — кивнула странная старуха. — А детей у тебя двое будет, мальчик и девочка. То есть, сначала девочка, а потом и мальчик… Конечно, на четвертом десятке детей заводить, может, и поздновато, — в наши времена бабушками в таком возрасте становились… Ну, да лучше поздно, чем никогда. Ступай, деточка. И помни — все в деснице Господней. Как захочет Он, так и будет. То, что раньше Он тебе решил, Он же и перерешить может. Если заслужишь. Иди! — и старушка подтолкнула Елену к дверям.
Елена не помнила, как дошла до дома и оказалась в квартире. Странная старуха с обжигающими глазами никак не шла у нее из головы. Она вдруг вспомнила почему-то Корабельщиковых, Сонечку… Это было просто какое-то наваждение. Елена достала из бара старую початую бутылку абсента и, налив полную большую, граммов на семьдесят, рюмку, выпила залпом обжигающий пряный напиток. И следом еще одну. И на ватных ногах прошла в спальню, где упала на кровать, не раздеваясь, и забылась мгновенным тяжелым, тревожным сном…
ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
Ей показалось, что она проспала целые сутки. Так оно почти и было… Нестерпимо горело в желудке, хотелось есть… Елена опрокинула в себя чашку кофе с капелькой сливок и восхитительно вкусный, хотя и вчерашний, круассан, и решила, что поедет в редакцию.
Она вошла к Ботежу в кабинет, с сердцем шмякнула портфельчик на пол и села на посетительский потертый диван, сильно натянув юбку на колени. Ботеж покачал головой и вдруг улыбнулся.
— Что? — удивилась Елена.
Ботеж выбрался из-за стола, подошел, сел рядом. Тихонько похлопал ее по руке:
— Все вот так, да?
— О Боже, Иржи. Ну, ты же взрослый человек, как ты можешь… Это дурацкая мальчишеская выходка, это просто… Что?
— Все гораздо хуже, Елена, — Ботеж снова встал, вернулся к столу, но садиться не стал. — Вчера утром… Мне позвонил Чеслав Димек из «Мира рекламы». Он просто захлебывался. Я в жизни такого еще не слыхал, Елена. Ты думаешь, он просто выкупил рекламные поля?
— А как?!
— Они договорились со всеми агентствами и хозяевами рекламы. Со всеми, понимаешь? Просто он попросил. И все просто отдали ему площадь. Он оплатил только полиграфию и расклейку. За одну ночь. И никто не спросил, насколько. Даже и не подумал спросить. Как это так, Елена?
— Ты… ты меня спрашиваешь?!
— А кого мне спросить? Никто не знает его так, как ты. Никогда он так не открывался. Поэтому я спрашиваю тебя.
— И с Димеком он тоже договорился?
— Елена, — покачал опять головой Ботеж. — Ты сама как ребенок. Конечно, он хотел, чтобы ты узнала, как он это сделал. Что это сделали для него и ради него.
— Еще бы. Попробовал бы кто-нибудь отказаться…
— Перестань, Елена. Ты злишься, и…
— Я злюсь, Иржи. Потому что человеку не обязательно так заявлять о своих чувствах, если они у него есть. И меньше всего я ожидала услышать всю эту сентиментальную чепуху еще и от тебя…
— Еще?
— Вчера ко мне в булочной прицепилась какая-то полоумная старуха, которая требовала, чтобы я с ним помирилась. Вернулась к нему. Представляешь?!