— То есть?
— Я — с точки зрения общечеловеческой — преступник. Я убийца, махинатор, заговорщик и антидемократ. Что есть абсолютная правда. Погоди, Дюхон… Мы наводили порядок — и здесь, в стране, и вокруг нас, очень жестко. Это именно так. Потому что мы на войне. Мы поступали и поступаем с теми, кто не строится, как с дезертирами, — лоб зеленкой. И это, конечно, никак не въезжает в их общечеловеческие ворота. А я — еще и еврей. Я — жид. Я — средоточие их комплексов и ужасов. Это меня они сжигали в газовых камерах своим молчаливым попустительством, а то и прямым потворством. И они никогда не простят мне этого. И не простят Вацлаву дружбу со мной. Потому что им не хочется чувствовать себя виноватыми. Это неприятно. Я думаю, я тоже бы нервничал, если бы чувствовал за собой вину. А я ее не чувствую. И это их тоже приводит в неистовство. Они не хотят, чтобы я их спасал. Они хотят, чтобы я сдох. Лучше всего — вместе со всеми евреями и сочувствующими. Так вот — не дождутся. И уж точно — после них. Не до и уж никак не вместо.
— И это правда, — вздохнула Елена. — Это ужасно, но это так на самом деле… Я долго отказывалась даже думать об этом, но это, увы, правда…
— И Мельницкого Ребе они королю никогда не простят. И дружбу с Израилем. И того, что каждый раз, когда израильтяне превращают в кровавый зонтик очередного насраллу, мы громко и радостно поздравляем их с победой. А не молчим, отвернувшись, как американцы, и не поднимаем стон и плач в унисон всей европейской интеллигентской сволочи и их правительствам, как будто шлепнули не террориста, а как минимум Махатму Ганди…
— Не уподобляйся.
— О! Слышите?! Я не хочу уподобляться. Я категорически возражаю против того, чтобы гангрену лечили детской присыпкой. Резать! Один раз…
— Он всегда так витийствует?
— Что? А… Ну, нет, не всегда. Но часто. Сейчас уже реже, потому что я с ним уже редко спорю по существу, — Елена улыбнулась.
— И кроме идеологических противоречий, тут еще и деньги замешаны. Во-первых, я отказываюсь просто так кормить голодных. Я говорю: учите голодных, как жить, чтобы перестать попрошайничать.
Я говорю: учите голодных, как жить, чтобы перестать попрошайничать. А они не умеют этого. Они хотят быть добренькими. Исусиками. А вот это вряд ли. На это я денег не дам…
— Даник, но ведь кормить голодных тоже необходимо…
— Вот-вот. Вы все болтаетесь на седьмой ступени.
— Что?
— Танюша, ты наверняка не читала Маймонида…
— Нет. Я даже не знаю алфавита, — Татьяна улыбнулась.
— Я читала, — кивнула Елена. — Я думаю, его уже даже стараниями Ребе на русский перевели. Но я не знаю, о чем ты…
— О самом главном. О том, что настоящее милосердие — это дать нуждающемуся возможность самому обеспечить себе достойную жизнь. А не заставлять его давиться гороховым супом и делать при этом вид, что он вам страшно благодарен… Это и есть первая ступень. Именно то, к чему мы стремимся. Поймите, мы не можем успеть везде, мы не боги, а распылять силы я не разрешаю, потому что их очень мало. И мы выработали приоритетные направления, на которых работаем очень успешно. По-другому никак не получится. Но они не понимают, что лучше частями, чем никак. Им, видите ли, подавай сразу. Я говорю — «нет», а кто не понимает, больно бью по рукам, чтобы не лезли и не мешали. Вот они на меня и зверятся. Потому что структуры, которые мы контролируем, не дают им ни геллера. Ни цента. Ничего. А поскольку таких структур все больше, у них начались настоящие проблемы с финансированием.
— И они полезли за деньгами к шейхам.
— В яблочко, Дюхон, в яблочко! И это отлично.
— Почему?!
— Потому что, как теперь говорят в России, кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Так они и пляшут теперь. И все больше сползают в кликушество, в оголтелое юдофобство, в непрофессионализм и разврат. И тем дальше они от людей. Пусть уходят. Пусть уходят совсем. Пусть превратятся в такую же нежить, как шейхи. Тогда у нас не будет болеть за них душа. И мы со спокойной душой их всех вместе отправим.
— Отправим?! Куда?!?
— А вот это пока секрет, Дюхон. Туда, откуда нет и не может быть сюда возврата. А убивать их всех — это слишком дорого, утомительно и приводит к совершенно необратимым последствиям для человеческой психики. Достаточно того, что мы уже сделали и что еще предстоит… Пусть они там сами друг друга убивают.
— Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь. Ты что, на Марс их хочешь запустить?!
— Всему свое время, Дюхон. Всему свое время…
— Ну, а Беларусь тут при чем, Даник? Еще один плацдарм?
— Нет, Таня. Не только и не столько даже. Еще одну страну от тьмы оторвать. Еще один народ…
— Вы его аккуратно слушайте, — вздохнула Елена. — У него полная голова сказок про стену славянских монархий от Балтии до Эллады и от Лабы до Берингова пролива. Не империю…
— Нет. Империи нежизнеспособны. Жизнеспособны и успешны только национальные государства. За ними, такими, — будущее. И не за слабоумными так называемыми демократиями.
— Да, да, конечно, — кивнула Елена. — И прекрасный новый мир без «чучмеков»… Самое смешное, что получается…
— И будет получаться. Обязательно.
— А венгры с румынами, они ведь не славяне? А японцы?