— Значит, мне только показалось…
— Нет. Не показалось. Ты восхитительный любовник и галантный кавалер. Ты дьявольски умен, у тебя превосходное чувство юмора и безукоризненный вкус, от тебя всегда хорошо пахнет, ты сильный, красивый, щедрый и ужасно милый. И никогда еще в моей жизни не было никого… Но ты сумасшедший. И это так заметно, что обрекает тебя на одиночество…
— Я думаю, ты ошибаешься. Все-таки я, в отличие от обыкновенных сумасшедших, полностью осознаю это…
— Обыкновенный или нет, сути не меняет. Сумасшедший, — и этим все сказано. Пусть самый необыкновенный и лучший в мире… Я не могу быть рядом с сумасшедшим. Кроме того, ты хорошо ко мне относишься, но не любишь меня. Поверь мне, это еще более унизительно, чем все остальное, вместе взятое…
— Елена!
— Не надо, Данек. Образование и образ жизни так и не смогли окончательно заглушить мои женские инстинкты. Я просто научилась их вербализировать… Поэтому — не нужно. Я все понимаю, что я чувствую.
Господи, подумала она, Господи, зачем я говорю это, ведь это не так, и мы оба это знаем, но я не могу, не могу, я должна уйти, я не хочу, не могу, но я должна…
— Елена…
— Только не говори мне, что я ошибаюсь, — она улыбнулась, и Майзелю захотелось поежиться от этой улыбки.
— Мы уже больше полугода вместе, а ты…
— Я что-то не так делаю?
— О Господи, Данек. Что ты можешь сделать, чтобы любить меня, если ты меня не любишь?!. Что может кто-нибудь вообще с этим сделать?! То, что тебе хорошо со мной в постели, еще не все…
— Обязательно. Мне с тобой хорошо не только в постели. И ты это прекрасно знаешь.
— Откуда я могу это знать?! Разве ты когда-нибудь говорил об этом?
— А разве об этом нужно говорить?
— О Господи… Конечно, нужно! А как же иначе?!
— Мне казалось, что нам не нужны слова. Что мы и так понимаем друг друга…
— Мне нужны слова, — Елена сделала ударение на «мне». — Я не могу без слов. Я люблю слова. Я люблю разговаривать. Я хочу разговаривать с тобой. Да, я обожаю заниматься с тобой любовью. Но это еще не все, понимаешь?
— Я понимаю. Я не могу дать тебе это, Елена. Я хочу этого так сильно… Но я лишь человек.
Он понял, подумала Елена. Ну конечно, он все понял, своими проклятыми еврейскими бессонными мозгами, он все усек, этот…
— Я могу прожить без этого, Елена. Или мне только кажется, что могу? Мне так хорошо с тобой, как ни с кем не было никогда в жизни. И мне ничего не нужно от тебя. Совсем ничего. Веришь ты или нет… Но я хочу, потому что ты хочешь. Потому что ты не можешь без этого. Потому что ты убиваешь себя за это каждый раз, когда остаешься одна… Я знаю, ты хочешь сказать много всяких умных слов про то, что не хочешь мне мешать, что твои проблемы будут отвлекать меня от дел, и еще с три короба всякой чуши, сорок бочек арестантов, которые ничего не значат… Потому что ничего не значат. Потому что на самом деле важно совсем другое, — он взял в ладони ее лицо и заставил смотреть себе в глаза. — Ты хочешь уйти, не дожидаясь, пока уйду я, устав воевать за тебя с тобой. А вот это — вряд ли. Черта с два, дорогая. Я отпущу тебя сейчас. Ненадолго. Потому что я знаю — что-нибудь обязательно случится, что-нибудь такое, что мы снова будем вместе. Потом еще. И еще. И еще… Пока ты не поймешь…
Он отпустил ее и отошел на шаг. И сказал:
— Иди, Елена. И возвращайся. Я буду ждать…
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». ФЕВРАЛЬ
Он не мог оставаться дома, где все пропиталось ее запахом, ее присутствием, ее жизнью с ним рядом… Он сел в машину и помчался в «Плазу». Поднялся к себе…
Майзель стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел вниз, на море городских огней, распластавшееся до самого горизонта. В такой позе и застал его вошедший по вызову Богушек. Не оборачиваясь, Майзель поманил его рукой. Когда Гонта подошел, он обнял его за плечо, встряхнул, прижал к себе:
— Она пытается уйти, Гонта. Она хочет быть сильной…
Богушек выматерился, — длинно, заковыристо. По-русски. Майзель ему позавидовал даже. Если б он так умел… Гонта пошевелил усами:
— Дракон, чего ей надо?
— Ей нужен ребенок, дружище.
— Ох, Господи… Да что за проблема-то?! Свистни, я ей целый детский дом соберу!
— Нет. Это не то…
— Да что я, идиот, не понимаю?! Но ты-то тут при чем?!
— Ни при чем.
Это не то…
— Да что я, идиот, не понимаю?! Но ты-то тут при чем?!
— Ни при чем. И это самое плохое во всей истории. Потому что я впервые за много лет столкнулся с проблемой… В принципе не решаемой, друг мой. Вообще никак. Что хочет он мне этим сказать, я не знаю. Пока не знаю…
— Кто?!
— Он. Там, — Майзель показал пальцем в направлении неба. — Но я узнаю…
— Мне что делать?
— Не спускать с нее глаз. Как всегда.
— Ты думаешь…
— Она вернется, Гонта. И будет снова пытаться уйти… И вернется опять. Пока не поймет, что без меня ей не жить. Как и мне без нее. Такие дела, дружище, — Майзель отпустил Богушека и отошел от окна. — Ладно, закончили с нытьем. Работы невпроворот… Все, все. Иди.
— Ты уверен?
— Обязательно, — и Майзель оскалился так, что у Гонты подобралась мошонка…
Богушек покинул кабинет, и Майзель позвонил королю. Вацлав ответил на пятом или шестом гудке:
— Тебе сказать, который час? — Он посмотрел на флуоресцентные стрелки своего «Брайтлинга» — свадебного подарка жены, с которым не расставался ни в бою, ни во сне. — Мне утром к Хакону [60] лететь. Чего тебе?!