Поликсена была другой, священник бы сказал, что она не создана для этого мира, вот Создатель и открыл ей дверь в Рассвет. Может, и так, но от этого не легче.
— Вы споете? — не отставала толстушка.
— Клелия! — томно протянула София. — Не пей так много.
— Разрубленный Змей! — взвизгнула Клелия и выплеснула вино на скатерть.
— Я морской офицер, а сегодня ночь святого Андия!
— Андий одной ногой ходит в святых, другой — в демонах, — заметил Алва, — а когда-то он был богом.
— Расскажите, — закатила глаза толстуха.
— Да, да, — прощебетали подружки, — расскажите. Как — демон?
Луиджи не понял, то ли нога Алвы случайно коснулась ножки Латоны, то ли Латона еще более случайно дотронулась до талигойца. Ворон улыбнулся:
— Женщин всегда демоны привлекали сильнее святых, за что им огромное спасибо.
— Разрубленный Змей, — закивала Клелия, давясь вином, — она и пила больше других, и пьянела быстрее, — не надо нам историй! Так вы споете?
— Нет.
— Тогда спою я, — Марсель залихватски подмигнул пьяненькой «пантерке», — где моя лютня?
Одна из девиц, не Ариадна, другая, куда-то вышла, пройдя мимо Алвы, хотя мимо Валме было ближе, и сразу же вернулась. С лютней. У талигойца есть лютня, есть любовница, а любви нет, и это его счастье.
Марсель тронул струны, с умным видом склонил голову к плечу, откашлялся.
— Прошу считать эти куплеты моим тостом. Луиджи, наполни бокалы, им время звенеть.
Наполнить бокалы он может. Он и выпить может, и он выпьет. Эти женщины ничем не хуже других, а идти все равно некуда. Разве что на «Акулу», но там только часовые, и они наверняка тоже пьют. Моряк, который сегодня не пьет, оскорбляет победу и погибших. Моряк, который сегодня не выпьет, утонет, это знают все.
Бокалы соприкоснулись, в воздухе повис тоненький звон, Клелия выхлебала все, остальные сделали по глотку, София потянулась за фруктами, то ли Латона обняла то ли Ариадну, но ее глаза обшаривали талигойского герцога. Валме взял несколько аккордов, сфальшивил, засмеялся, начал сначала. На этот раз пошло гладко.
Благодатное лето сменило весну, —
пел талигоец, хотя лето было на излете. —
Розы радуют глаз, о!
Подойдите, эрэа, скорее к окну,
Поглядите хоть раз, о!
По росистой траве пролегла полоса
Вся от крови красна, о!
Меня насмерть изранили ваши глаза
И сразила весна, о!
И пускай в поле ветер осушит росу,
Но не кровь мою алую, о!
И пускай мир забудет про вашу красу,
Но не сердце усталое, о…
Вечно алый ручей возле ваших дверей
Будет вечно струиться, о!
А прекрасная дама из башни своей
Все не хочет спуститься, о! [50]
Девицы загалдели, каждая чувствовала себя прекрасной дамой, и каждая была не прочь спуститься из башни. Какое там «не прочь», они только и думали, как побыстрей оттуда выскочить и повиснуть на шее кавалеров.
— Я поднимаю бокал за весну, — провозгласил Валме, — и я не нарушаю ваш приказ, маршал, ведь весна тоже дама. Весна — сестра цветов, а кто наши дамы, если не цветы?
— Я н-н-не цветок, — запротестовала Клелия, — я…
— Ты — ягодка, — нежно шепнула София, — красная, круглая ягодка…
— А ты… — начала толстушка, — т-ты…
Брюнетка шлепнула не желающую быть ни цветком, ни ягодкой Клелию веером, рыженькая гаденько хихикнула, Клелия дернулась, громко помянула Разрубленного Змея и закатных тварей и потребовала вина. Марсель был занят лютней, и бокал наполнил Луиджи, хотя делать это и не следовало.
— Не стоит больше пить, сударыня.
Зачем он это сказал? Ему все равно, а этой дуре уже море по колено.
— А я хочу, — заявила дура, — я всегда делаю что хочу.
— А я хочу, — заявила дура, — я всегда делаю что хочу. И буду делать! А ты, — девица вперила взгляд в сидящего напротив Алву, — ты такой же, как и я… Я чувствую…
— Клелия, — пропела София, — вряд ли наш гость сочтет твои слова комплиментом, хотя он и впрямь делает то, что хочет.
— Скорее я не делаю того, чего не хочу, — герцог приподнял бокал. — Первый тост, сударыни.
— И чего же вы не хотите? — Латона пригубила бокал.
— К нашему великому сожалению, герцог не хочет петь, — вздохнула рыжая.
— Тогда снова спою я.
Песенка, которую завел Валме, была стара как мир, и ее знали все. Луиджи тоже. Он и сам не раз и не два пел о том, что не хочет жить, потому что его отвергли. Почему он раньше не замечал, как глупы въевшиеся в уши песни?
— Я хочу умереть, что мне жизнь без тебя , — стонал Марсель. Потом к стонам присоединилась Клелия. Если у нее и был слух, то вино сказалось на нем не лучшим образом.
— Я хочу умереть, и умру я любя , — выводила девица, уставясь на талигойского герцога, но потом прервала себя на полуслове и лукаво сощурилась. — А почему ты не поешь? Ты никого не любишь?
— Не люблю — согласился Ворон, — да и умирать меня не тянет.
— А я думала, Первый маршал Талига не боится смерти, — хихикнула рыжая.
— Ариадна! — прикрикнула брюнетка, методом исключения ставшая Латоной.
— Рррокэ Алллва ничего ннне боится, — завопила Клелия.
— Боюсь, — лениво возразил герцог, — но не смерти. Смерть та же женщина, ее нельзя бояться, но ее можно не хотеть…
— Маршал, — Латона поправила ленту в кудрях Ариадны, — а каких женщин вы хотите?
— Проще сказать, каких не хочу, — маршал поднял бокал. — Про одну вы только что слышали. Умирать мне никогда не захочется.