Казалось, о Катарине Ариго забыли все, кроме повара, истопника и очаровательного господина, которого называть тюремщиком язык не поворачивался. Манрики больше не появлялись, коменданта Багерлее узницы видели только раз, а приставленный к ним господин Пико оказался прекрасно воспитанным, бесконечно терпеливым и печальным. Луизе было его откровенно жаль: живешь себе помаленьку, и вдруг на твою голову валится королева со свитой и всяческими книжками-тряпками. И что прикажете со всем этим добром делать? Тут хоть в узел завяжись, все равно окажешься виноват. Не перед августейшей узницей, так перед начальством, не говоря уж о таком счастье, как девица Окделл.
Не дождавшаяся сырых подвалов, крыс и скелетов Айри не растерялась и заявила, что королеву или отравят, или задушат.
Катарина в ответ лишь печально улыбнулась, покачала головой и уткнулась в молитвенник. Этого хватило: Айрис обрушилась на господина Пико, вынудив беднягу пробовать все присылаемые из кухни блюда. То, что, убивая королеву, кансилльер запросто пожертвует каким-то тюремщиком, в голову девице Окделл не приходило. По мнению Луизы, жизни Катарины не грозило ничего, кроме честного палача, иначе представление с Багерлее теряло всякий смысл. Убивать легче во дворце, там внезапную смерть можно свалить на неугодных придворных или на скоротечную лихорадку… Нет, Манрику нужна или казнь, или развод…
— Мама!
Луиза вздрогнула и завертела головой, пытаясь понять, где кричат.
— Мама! Ну где ты там?! — Цилла?! Дочка зовет ее именно так, но что у нее с голосом? Откуда эти хрипы?!
— Мамка!
Святая Октавия, что же это? Кто ее привел? Зачем?! Она же просила не впутывать малышню в придворные пакости.
— Ну мамка же! — вопль шел из ее спальни. Луиза опрометью бросилась к себе — в комнате никого не было.
— Мама… Ну где ты? Совсем загуляла?
За окном! Но там же крыши, туда не забраться! Луиза едва не сорвала портьеру, в глаза женщине вцепились обглоданная луна и десятка полтора звезд.
— Мамка! Ты что, совсем? Я тут…
Скок, скок, скок-поскок,
Ты попался, голубок!
Скок, скок, скок-поскок,
Отдавай-ка свой должок…
Цилла неуклюже скакала вокруг трубы, распевая дурацкую считалочку, которой научил ее отец. Капитанша прекрасно видела дочку: это была она, но в каком виде! Босая, в обгоревшей ночной рубашке, волосы спутаны, лицо и ручонки в ожогах.
— Мама, — дочка прекратила скакать, рот скривился в преддверии плача. — Мама, холодно! Больно…
Как ее занесло на крышу? Что с ней?! Обварилась, упала в очаг, в костер?! Луиза рванула оконную раму, та послушно распахнулась, осталось что-то сделать с решеткой. Чтоб вывернуть эдакие прутья, нужна дюжина солдат с ломами!
— Пусти! — Цилла обливалась слезами и кашляла. — Скорее… Мама!!! Пусти… Я хочу… К тебе!..
Женщина изо всех сил затрясла холодные железяки. Без толку! Нет, без мужчины не обойтись. Святая Октавия, надо ж быть такой дурой — чего-чего, а мужчин здесь как тараканов…
— Детка, потерпи, я сейчас… Я очень-очень быстро…
Только б солдаты дрыхли прямо под дверью! Она им заплатит, деньги у нее есть.
— Не уходи!.. Не смей уходить! Аыыыыы… Холодно!
— Девочка моя, я не могу открыть окно. Я сейчас приведу…
— Нет, можешь, — зашлась плачем дочка, — можешь, можешь. Можешь! Никого не хочу, они грязные… Грязные! Пусти… Я войду!!!
— Детка, не говори глупостей… Я сейчас позову сержанта. Помнишь, ты хотела сержанта?
— А теперь не хочу! У меня будет король, вот! Ну пусти же…
— Да как же я тебя пущу, решетка же…
— Ты что, совсем дура? Ну скажи…
— Мама! — горячие пальцы вцепились в руки Луизы, отрывая их от решетки. — Мама, не делай этого!..
Селина! Слава Создателю, теперь не придется бросать малышку одну на этой клятой крыше.
— Селина, приведи солдата… Двух!
— Пошла вон! — взвизгнула Цилла. — Вон, подлая!!! Вон!!! Все испортила… Ненавижу!!!
— Детка…
— Вон!.. Убирайся…
— Селина, что ты стоишь?! Она же больна…
— Мама, — прошептала Селина, — она не болеет, она… как папенька…
— Чтоб ты сдохла! — замахала руками Цилла. — В церкви! Насовсем… Убирайся к зеленым монахам!.
— В церкви! Насовсем… Убирайся к зеленым монахам!.. Гадина свечная, от тебя воняет!..
— Замолчи! — прикрикнула Луиза. — Сколько раз тебе говорить!
— Мамка-шмаколявка, — дочка высунула бледный язык, — ууууу… Мамка-шмаколявка…
Скок, скок, скок-поскок,
На лицо накинь платок.
Скок, скок-поскок,
Ты глупее ста сорок!
Она и раньше так дразнилась! Из-за спины Арнольда, а тот ржал, как мерин, скотина! Какая луна… Белый свет, черные тени — от труб, башен, стены. А тени у Циллы нету…
Луиза схватилась руками за виски: ее дочка — выходец, очень маленький выходец, и ей плохо. Кто сказал, что мертвым не бывает страшно? Они же чувствуют что-то, они же понимают… Цилла плачет, значит, ей больно. Откуда эти ожоги? Что с ней сделали? Кто?!
— Детка моя, я сейчас к тебе выйду.
— Не хочу! — Цилла топнула ножкой, какие жуткие волдыри! — Пусти меня в дом!.. Там сладко…
— Нет, — твердо сказала Луиза, — в дом тебе нельзя. Я сейчас выйду и тебе помогу. Селина, а ты сиди здесь. Зажги свечи. Четыре. Ты заговор помнишь?
Дочка кивнула, губы ее дрожали.
— Мама, я с тобой!