Мари и Жанна последний раз поправили венки и тоже ушли. Они любили Жозину. Именно Мари и Жанна были с ней, пока сынок болтался по чужим землям. Робер хотел оставить служанок, но те лишь расплакались и замотали головами: дед приучал и приучил челядь знать свое место, но у Жанны, Мари, Никола, Леона благородства поболе, чем у засевшего в Агарисе сброда! Обитатели Эпинэ спасали сюзерена и мстили за его мать, только овчинка не стоила выделки, а жизнь Робера Эпинэ — мира в провинции.
Иноходец опустился на положенное бдящему место и попробовал прочесть эсператистскую молитву, но непонятные слова отчего-то казались оскорблением. Почему с Создателем говорят на мертвом языке? Может, потому он и не отвечает?..
Ветер закатной тварью бросился на окно, задрожали цветные витражи, всколыхнулось пламя свечей и лампадок, и Робер понял, что в храме очень холодно. Без зимнего плаща он к утру превратится в сосульку. Хорош сын, нашел о чем думать — о плаще! Как был неудачником и себялюбцем, так и остался, молиться и то не может.
Буря крепчала, в ее вое слышались зов далекого рога, завывание вставшей на след своры, хлопанье крыльев… Глупости, Осенние Всадники не возвращаются. Их встречают только раз в жизни, и им нет дела до людских войн и смут. Что сделает Арлетта Савиньяк, получив его письмо? Что еще можно сделать? Жозина попыталась разорвать круг, в который их загнала дедова гордыня или глупость, что, впрочем, одно и то же, но стена выросла еще выше. Робер смотрел на застывшее тонкое лицо. Он семь лет не вспоминал, что у него есть мать, а теперь никогда не забудет, что ее больше нет.
Одна из свечей догорела и погасла, Повелитель Молний вынул огарок, бросил в серебряное ведерко, достал новую свечу, зажег от горящей перед образом святой Женевьев. Манрик не станет отзывать Ворона из-за провинциального бунта. Две сотни никогда не воевавших солдат да несколько десятков стариков с доезжачими и лесничими — не армия. Их раздавит первый же гарнизон…
— Сударь, — топтавшийся на пороге Никола, казалось, был готов провалиться сквозь землю. Вот она верность: без колебаний резать глотки спящим драгунам и бояться потревожить сюзерена.
— Что случилось?
— Гонец из Гайярэ.
— Что случилось?
— Гонец из Гайярэ. Срочно.
— Идем.
Он не может проводить мать в Рассвет, потому что в ответе за тех, кто жив. Жозина простит, простила бы… Иноходец зачем-то коснулся золотистых иммортелей у выхода. Никола придержал тяжеленную дверь с дерущимися конями. Когда-то Мишель раскрасил их красным и зеленым, дед был вне себя, отец и Жозина смеялись…
— Где гонец?
— В приемной эра Гийома… Простите, в вашей.
Да, у него теперь есть приемная, подданные и война… Все хотят воевать. Все уверены в победе. Еще бы: прикончили полсотни спящих, вздернули предателей, как просто и как весело!
Горбоносый парень как ошпаренный отскочил от стола, на котором дымился кубок с горячим вином.
— Мой герцог! Ариго [83]с вами!
— Кто вы, сударь?
— Жильбер Сэц-Ариж счастлив приветствовать Повелителя Молний.
Сэц-Арижи… Как же звать старого барона? Он еще жив, иначе бы сын представился полным титулом.
— Как чувствует себя отец?
— Сэц-Арижи верны великой Талигойе.
Закатные твари! «Великой Талигойи» не существует лет пятьсот. Есть великий Талиг, который пытаются угробить.
— Благодарю, Жильбер, — не объяснять же мальчишке то, что не понимает его отец. — Что за новости вы привезли?
— Драгуны и сборщики уничтожены, — радостно выпалил наследник достойного барона, — их начальники повешены вверх ногами на стенах Гайярэ и Сэ.
— Сэ?! А что графиня?
— Мать предателей бежала. Мой герцог, вы отмщены.
Вот она, закатная волна! Поднялась и накрыла. Вместе с целой провинцией. Что чувствует факел, который швырнули в пороховой склад? Что он может изменить? Прикажи Робер Эпинэ остановиться, его не послушают, а хоть бы и послушали, сделанного не воротишь. Зарезанные драгуны, повешенные мытари, перебитые «навозники». Тут ни Савиньяки, ни сам Алва ничего не изменят, бунты усмиряют одним способом — кровью.
Повелитель Молний улыбнулся:
— Жильбер, благодарю вас. Вам выпала трудная дорога.
— Я загнал двух коней! — в голосе юнца слышалась гордость.
Только дураки загоняют коней. Только дураки пилят сук, на котором сидят, и поджигают собственный дом, но дело сделано. С бегством Арлетты исчезла последняя надежда покончить миром.
— Никола, позаботьтесь о господине Сэц-Ариже и соберите в оружейной тех, кого сочтете нужным. Бдящие еще не ушли?
— Нет, сударь. Позвать?
— Пусть отправляются в храм и делают, что положено.
Ему не удалось побыть с мертвой Жозиной, как не удалось побыть с живой. Нет времени ни на молитвы, ни на сожаленья. Нужно налаживать оборону, собирать людей, искать оружие… Лэйе Астрапэ, ну почему все это свалилось на его голову?! За что?
Глава 2
Оллария
«Le Neuf des Deniers & Le Roi des Deniers & Le Valet des Coupes» [84]
1
О том, что его величество желает видеть на Совете Меча свою пока еще супругу и будет в ее будуаре через час, Катарину Ариго уведомил Леонард Манрик. Сынок кансилльера держался так, словно только что проглотил палку, к тому же прекислую. Головастик и тот бы понял — поручение рыжему ублюдку поперек горла. Это могло означать многое, а могло ничего не означать. После приснопамятной истории с сонетами Леонард в покоях опальной королевы больше трех минут не задерживался, чему Луиза была несказанно рада. Что по этому поводу думала Катарина Ариго, никто не знал, но она спокойно выслушала новоявленного маршала и приказала подать черное бархатное платье.
От драгоценностей, кроме обручального браслета, ее величество отказалась. Надо полагать, чтобы мужчины, до которых она наконец доберется, видели, что королева страдает. Страдала ли Катарина на самом деле? Скорее всего, страдала, но не забывая ни о молитвах, ни о притираниях. И была тысячу раз права: пока ты не махнула на себя рукой, не опустилась — ты жива. Смерть для женщины начинается с незавитых волос и мятого платья.