И волноваться. Если Жозина умрет, то ее убил собственный сын, который сначала свалился как снег на голову, а потом попался. Кто-то донес… Бедный Никола, он утверждал, что Эпинэ исполнена верности. Вот и ответ. Всегда найдется кто-то, кто станет играть на врагов, и неважно почему. Важно, что будет война.
— Монсеньор… Я могу дать вам успокоительное.
— Не надо, Октавиус.
— Герцог Эпинэ не нуждается в лекарствах, — Райнштайнер положил конец дурацкому разговору, и слава Создателю. — Что маркиза Эр-При?
— Я не могу ни за что ручаться.
— Ваш долг — сделать все возможное.
В воздухе плавала известковая пыль, с лестницы тянуло холодом. Драгуны покончили с дверью и взялись за носилки. Бедняга Октавиус что-то забормотал и покатился следом. Мимо Робера проплыл заострившийся профиль Жозины, она лежала с закрытыми глазами. Он видит ее в последний раз? Видимо, так и есть…
— Я сожалею, герцог, — таким же тоном Райнштайнер мог заметить, что идет дождь, — мы в одинаковом положении. Моя мать тоже очень нездорова, и я ее последний живой сын.
— Вы исполняете свой долг, барон.
— Но я в щекотливом положении, — в больших голубых глазах мелькнуло нечто трудноуловимое. — С одной стороны, я нахожусь в вашем доме и являюсь вашим гостем. С другой стороны, я, исполняя свой долг, вынужден вас арестовать.
— Логики учат, что некоторые задачи не имеют общего решения, а лишь частное, — пожал плечами Робер. — Сейчас хозяином положения являетесь вы. Будем исходить из этого.
— Вы сняли камень с моей души, — совершенно серьезно произнес бергер. — Ваша матушка нуждается не в вас, а в умелом враче и милости Создателя. Я же на правах хозяина приглашаю вас поужинать. Оставаться здесь неразумно.
Все-таки хорошо, что его взял Райнштайнер, а не какой-нибудь жаждущий выслужиться ублюдок. Бергер лишь исполняет то, что ему велит присяга. Не будет ни издевательств, ни заигрываний, ни попыток обращения в свою веру.
Они молча перебрались в дедов кабинет. Угрюмый лакей принес корзину с запыленными бутылками, но Ойген покачал головой и послал драгуна за своей флягой. У другого это выглядело бы оскорблением, у Райнштайнера — обычной предосторожностью.
— Герцог, — бергер на треть наполнил стаканы чем-то темным и пахнущим горечью, — эта комната прослушиваема?
— Насколько мне известно, нет.
— В таком случае прошу, — Райнштайнер указал на стол, заставленный холодными закусками. — Я налил нам настойку темной полыни.
В моей родине это весьма любимый напиток. В малых количествах он благотворно действует на желудок и на голову.
— В таком случае его следует пить всем, — не выдержал Робер. — Наши головы нужно лечить, и немедленно.
— Не могу не согласиться, — медленно произнес барон. — Должен вам заметить, Эпинэ, вы не могли выбрать худшего времени, чтобы вернуться.
— Не вы первый мне об этом говорите, — усмехнулся Робер, поднимая стакан.
— Я должен увозить вас из Эпинэ как можно быстрее, — сообщил барон, умело разрезая оленину. — Глупость, благородство и золото способны творить чудеса даже по отдельности, но когда они объединяются, мир оказывается на краю.
— Я не совсем вас понимаю.
— Готов пояснить. Глупость Манриков, благородство таких, как вы, и гайифское золото могут породить зверя, который пожрет многих и многих, хотя вы, без сомнения, не разделяете моего мнения.
«Без сомнения»… Это Райнштайнеры живут без сомнений. Ненависть бергеров к Гаунау и Дриксен — залог их верности Олларам. Альдо тоже не сомневается, и дед не сомневался, а Эгмонт? Он сделал, что от него требовали, но ни веры в победу, ни уверенности в своей правоте у бедняги не было. А Эгмонт не жил в Агарисе и не воевал в Сагранне…
— Я понимаю, что вы не имеете особого желания говорить, — Ойген Райнштайнер отхлебнул своей настойки, — тогда буду говорить я. Я хочу, чтобы вы понимали мою позицию.
Бергер уставился на Робера, и тот устало кивнул. Пусть говорит, о чем хочет.
— Я видел прошлой зимой генерала Вейзеля, он состоит в родстве с моей матерью, урожденной фок Ротшпейер. Господин генерал любезно рассказал мне о кагетской военной кампании. Это было произведение искусства.
С точки зрения Райнштайнера, безусловно, но Робер никогда не забудет заляпанную грязью глыбу и торчащие из-под нее женские ноги, лохмотья и цепь. «Шил, шил шила, киска крыску задушила…»
— Я преклоняюсь перед военным гением маршала Алвы, — сообщил барон Райнштайнер, — но я не доверяю тому, что он говорит. Рокэ Алва обманывает всех. И тех, кто ищет в нем все известные церкви грехи и пороки, и тех, кто на него молится. Первый маршал Талига совершенно вменяем и ничего не делает зря. Он отпустил вас, вызвав тем самым цепь событий. Одно из них — ваше возвращение в неблагонадежную провинцию.
— Вы можете мне не верить, барон, но я не сторонник восстания.
— Отчего же, — какие у Ойгена холодные глаза, еще холодней, чем у Придда. — Я готов поверить, что вы не имеете дурных намерений, но ваше присутствие в Эпинэ весьма нежелательно. Более того, хотите вы или нет, вы подталкиваете противников его величества к действиям.
Барон прав, он заложник покойного деда, потому его и выманили в Талиг.