— Монсеньор, в Лэ все спокойно.
— Хорошо, теньент. Когда вас сменят?
— В три часа.
— Постарайтесь не уснуть!
— Как можно?!
Утром служанки придут прибираться, заметят ли они что-то подозрительное? Иноходец надеялся, что нет, но из военных плохие уборщики, они могли что-то проглядеть. Та же секира — на ней теперь нет пыли, хотя само по себе это ничего не значит, а трупа у камина больше нет, вместо него на каменном полу в луже чесночной подливы валяются осколки блюда и куски баранины. Чтобы сбить с толку собак, вернее, не собак, а псарей. Скольких еще придется сбивать с толку, пока кошка-судьба не загонит их в сапог, как когда-то Клемента?
Пост на лестнице, посты на галереях, во дворе, у ворот, на стенах… Какой же Никола обстоятельный! Теньенты, капралы, солдаты — кто-то заспан, кто-то бодр, от кого-то несет луком, от кого-то чесноком, от кого-то дешевым молодым вином. «Все спокойно», «ничего подозрительного не замечено», «никто не входил, никто не выходил».
Они проверяли караул за караулом, неотвратимо приближаясь к конюшенному крылу, где Никола разыскал гоганов. Оказывается, убитого в Лэ прекрасно знали — преуспевающий торговец шерстью из Сабве лет десять вел дела с графом Пуэном. Мятеж негоцианта не испугал, ибо война войной, а прибыль — прибылью. По крайней мере так счел графский управляющий, несмотря на тесноту, приютивший «господина Вукрэ» и его помощников. А сколько еще таких «негоциантов» ездят по талигойским дорогам, скупая не шерсть и не вино, а чужие шпаги?
Конюшенное крыло было темным — слугам не дозволялось зря переводить свечи. Никола поднял фонарь повыше. Перед капитаном приплясывало и кривлялось желтое пятно, темнота пахла прогорклым маслом, переваренным гороховым супом, еще какой-то дрянью. Поворот, лестница, снова поворот.
— Здесь.
Единственная на весь коридор дверь, из-под которой выбивается полоска света. Гоганы не спят. Ждут старшего? Молятся? Хотя молиться в Талиге правнукам Кабиоховым запрещено, так же как ложиться в талигойскую землю. Можно подумать, покойник может выбирать.
— Придем позже? — в голосе Альдо сквозила надежда.
— Нет, раз не спят, то не уснут, пока не вернется главный.
Альдо ничего не ответил, просто постучал. Коротко и властно. Дверь открыли сразу. Стоящий на пороге человек был одет добротно и скромно, как и положено слуге богатого негоцианта. Может, гоган, а может, и нет.
— Господа, чем могу служить?
— Доброй ночи, — Альдо улыбнулся и пошел вперед, вынуждая хозяина посторониться. Замыкавший процессию Никола заботливо прикрыл дверь. Робер не сделал ничего, хотя начинать предстояло ему — так решили они с Никола, — но сначала нужно оглядеться.
Небольшая клетушка, четыре свечи по углам, два человека у стола, третий у двери. Двое лет пятидесяти и мальчишка, ровесник Дика. Есть ли у Мэллит брат или только сестры?
— Господа желают видеть мэтра Вукрэ? — впустивший гостей слуга казался услужливым и дружелюбным. Судя по говору, если и гоган, то не агарисский. Или приучился говорить без экивоков?
— Мэтр Вукрэ уехал, — брякнул Альдо, — по делам. Я не хотел его отпускать, но не драться же с ним было.
Стрелять нельзя, в соседних клетушках спят слуги. Только ножом и одним ударом. Стены толстые, но все-таки… Расспросить бы их, но при Карвале это невозможно.
— Мудрые знают, какой дорогой идти, — у второго на щеке было родимое пятно, а в голосе пробивались властные нотки, — мы должны последовать за ним?
«Мудрые знают»… Нет, все-таки гоган.
— Так решил господин Вукрэ, — быстро произнес Никола Карваль, посылая Роберу многозначительный взгляд. — Я и мои люди проводим вас в условное место. Там нас будут ждать.
Обладатель пятна согласно кивнул. Без сомнения, в отсутствие «Вукрэ» принимал решения он.
— Любезный господин и его люди пойдут с нами и дальше?
— Да, — выдавил из себя Робер. — Нельзя терять времени, утром вы должны быть далеко.
— Сын моего отца готов к дороге, — достославный больше не считал нужным скрываться. — Шар судеб скоро сорвется с горы, правнуки Кабиоховы не могут медлить.
Не будь Карваль Карвалем, он бы разинул рот, а так только поднял брови и вышел. Что он знает о гоганах, если вообще знает? Оставлять капитана наедине с достославными нельзя.
— Мы вернемся через полчаса, — и за эти полчаса нужно избавиться от Альдо, иначе они с Никола на обратном пути друг друга сожрут.
— Пусть дорога блистательных будет устлана розами.
Дорога в Закат устлана не розами, а нарушенными клятвами и неотданными долгами, и с нее не свернуть, что бы ни плели клирики. Робер перешагнул порог, поймав напоследок улыбку мальчишки. У него были золотистые глаза.
2
Над горизонтом поднималась Малая Кошка — два уха, хвост, зеленый прищуренный глаз, вытянутая лапа… Астрологи говорят, рожденные под этим созвездием удачливы и неуязвимы. Мишель родился под Малой Кошкой, брата называли счастливчиком, и он сам в это верил. Как же они все дурачились и шутили, но звезды еще никого не спасли.
Робер привстал в стременах, вглядываясь в подсохшую за три дня дорогу. Справа заблестели огоньки — лагерь Люра. Почти приехали. Овраг у леса Святой Мартины напротив королевского лагеря — очень подходящее место для тайной встречи. И для убийства. Жертвы ничего не подозревают, так же как и обитатели Лэ. Мало ли зачем герцогу Эпинэ и его капитану понадобилось выехать ночью — дело военное. И уж разумеется, никто не станет смотреть на увязавшихся с отрядом торговцев на мулах. Гоганы не сомневались, что едут на встречу с Люра и своим достославным, после чего Никола проводит их в Гальтару, но их ждет иная дорога. Робер невольно покосился на двух вьючных лошадей в поводу — достославный Вукрэ, истинного имени которого они никогда не узнают, упокоился в шести седельных сумках, что отправятся на дно приснопамятного оврага. Дождь кончился еще позавчера, но в овраге стоит вода и будет стоять до весны, ведь зима в Эпинэ — это не снег, а дожди и ветры.