Кое-что капитан, однако, запомнил. Одежда отыскалась именно в том углу, где он и думал. Луиджи с отвращением шевельнул кучу, в которой его вещи бесстыдно мешались с женскими тряпками. Похоже, «пантеры» убрались из гостиной в чем мать родила. Не иначе отправились на поиски новых радостей и, очень даже может быть, получили, что хотели. Джильди отбросил нечто ажурное, благоухающее фиалками и залитое вином, и извлек свои панталоны, явно пострадавшие за компанию с кружевным соседом. Морщась от головной боли, капитан избавился от одежек Валме и влез в собственные. Хорошо, что сегодня утром все моряки Фельпа выглядят одинаково. Как, бишь, назывался этот праздник в древности? Ундии? Любопытно, что творили в эту ночку предки.
Натянув камзол, Луиджи глянул в зеркало над камином, выругался и выбрался на террасу, где и обнаружил маршала. Алва развалился на резной скамье в обществе корзины с вином и здоровенного дымчатого кота, словно вылезшего из приснившегося Луиджи кошмара.
Как, бишь, назывался этот праздник в древности? Ундии? Любопытно, что творили в эту ночку предки.
Натянув камзол, Луиджи глянул в зеркало над камином, выругался и выбрался на террасу, где и обнаружил маршала. Алва развалился на резной скамье в обществе корзины с вином и здоровенного дымчатого кота, словно вылезшего из приснившегося Луиджи кошмара.
— Вы рано встали, — светским тоном заметил Алва, ловко снимая сургуч с покрытой пылью бутыли и протягивая ее Луиджи. — Простите, бокалов не нашел.
— Вы проснулись еще раньше, — отпарировал Джильди, принимая угощение.
— Нет, просто я не спал, — Алва почесал кота за ухом. Точно так же он ласкал льнувших к нему женщин.
— Я видел этого кота во сне, — ну и чушь же он несет, — и вас тоже.
— Не сомневаюсь, сон был кошмарным.
— Почему вы так решили?
— Если после касеры пить ликеры, могут присниться только кошмары. И что же я делал с котом?
— Ничего, — пробормотал Луиджи. — Это я зачем-то уселся на лошадь, белый такой жеребец… Потом выскочил кот, а вы схватили коня под уздцы и велели мне слезть. Я не хотел, вы настояли, а жеребец стал кобылой… Пегой… И на ней сидела девчонка в рубашке и чепчике. Клянусь Создателем, ничего гаже в жизни не видел.
— И это все? — в голосе Рокэ было разочарование.
— Почти, — Луиджи внимательно всмотрелся в точеное лицо. На талигойце вчерашние возлияния почти не сказались. Если не считать легкой синевы под глазами, маршал был таким же, как всегда. — Вы велели мне идти в дом, а сами остались.
— Странно, — Алва казался озадаченным. — Если девчонка была уродливой, не понимаю, за какими кошками я остался.
— И еще, — с отчаянной решимостью произнес Луиджи, — я поклялся исполнить любую вашу просьбу.
— Вот как? — Безупречная бровь слегка приподнялась. — Представляю, какой спор поднялся бы, вздумай наши неподражаемые дуксы выяснять, имеет ли законную силу клятва, данная во сне.
— Мне плевать, сколько и каких шаров бросят эти болтуны, — выпалил Луиджи, — но я хочу, чтоб вы знали: Джильди от своего слова не отрекаются.
— Очаровательно, — Алва потянулся и взялся за оставленную было бутылку. — Когда я захочу луну с неба, обязательно вам об этом скажу.
— Монсеньор, — Луиджи очень внимательно посмотрел сначала на кота, потом на синеглазого человека в черной рубашке, — мне вот что пришло в голову… Это не было сном, иначе почему вы не ложились?
— Если я знаю, что выспаться не удастся, — зевнул Рокэ, — я предпочитаю не спать вообще.
— И все равно я — ваш должник и был бы счастлив считать вас своим другом.
— А вот этого не надо, — Алва резко отстранился, холодно блеснули синие глаза. — Дружба, знаете ли, ужасно обременительная вещь.
— Я не привык, чтоб моей дружбой пренебрегали, — Луиджи понимал, что несет несусветную чушь, но остановиться не мог. — И я не привык ходить в должниках.
— Последнее легко поправить, — все так же холодно произнес Рокэ. — Дайте слово, что выполните мою просьбу, и будем в расчете.
— Какую просьбу? — переспросил Луиджи.
— Всему свое время, — зевнул Рокэ. — Кстати, с какой радости вы залезли на клячу, с которой я, по вашему утверждению, вас согнал? Покататься захотелось?
— Там была девушка… Я ее любил, но ее больше нет. Я — мерзавец, монсеньор. Она умерла, а я…
— А вы нет, — потянулся герцог, — и правильно сделали.
Жизнь — куда более приятная вещь, чем смерть. Ваше здоровье, кстати. По утрам оно нам нужно, как никогда.
— Благодарю, монсеньор, — зачем он все это рассказывает чужаку? — Поверьте, я не собираюсь кончать с собой, но я вел себя вчера как свинья. Я замарал и себя, и ее, потому она мне и приснилась… Я должен был уйти, а я… Мое сердце принадлежит умершей, я ее никогда не забуду. Понимаете, никогда!
— С чего вы взяли, что здесь кто-то претендовал на ваше сердце? — Узкая рука небрежно пригладила черные волосы. — Уверяю вас, оно здешним обитательницам без надобности, в отличие от других, гм, орудий любви. Если вам угодно блюсти верность — блюдите. Но не в ущерб здоровью и здравому смыслу.
— Монсеньор… — разговор, как и собеседник, был странным, но Луиджи Джильди отнюдь не собирался его прекращать.
— Женитесь по расчету, — посоветовал Первый маршал Талига, припадая к бутылке, — а спите с дамами, которых волнует ваш любовный пыл. Так вы сможете хранить верность своей любви сколь угодно долго и, прошу заметить, без всяческих неудобств. В противном случае вы рискуете возненавидеть и себя, и покойную и стать похожим на эсператистского мученика, а они были такими утомительными.