— Гици! Вот вы где! А то я избегалась прямо, — Вицушка кокетливо тряхнула кудрявой головкой, на стройной шейке весело звякнули образки и монетки.
— Да я вроде и не прятался, — невольно улыбнулся Иноходец. При виде Вицушки не улыбнулся бы только истинник — столько в этой резвушке было жизни и радости. Ему бы хоть кусочек, чтоб прожить, сколько отпущено, и не рехнуться от тоски.
— Гици, как кот, норовит повыше забраться, — припечатала девушка и деловито добавила: — Вас хозяйка ждет. Письмо вам прислали. С печатью. А гица у себя.
— Спасибо, — другой бы шлепнул красавицу пониже спины или чмокнул в пухлые губки, но Робер не мог, хоть и злился на себя. Это было таким же лицемерием, как и все в его жизни. Не целовать Вицу и видеть сны о Мэллит. Клясться в верности Талигойе и убивать ее защитников. Жить у Матильды и думать, как сбежать в Эпинэ. Почему мы все время врем и кому врем больше — другим или себе?
Робер в последний раз глянул на горы и отправился к принцессе. Вдовице возвращение в Алат пошло на пользу, возможно, потому, что она навеки избавилась от париков и Хогберда.
— Я уж думала, ты в трубу вылетел, — сообщила Матильда, на плече которой восседал оскорбленный в лучших чувствах Клемент. — Эту Вицу только за пегой клячей посылать.
— Я на башне был, — Робер взял стоящий на столе кубок, близнец которого посверкивал у вдовицы в руке. — Что это?
— А ты попробуй, — подмигнула Матильда. — На меду и трех перцах! После охоты лучше не бывает.
Робер честно глотнул и едва не задохнулся. Матильда расхохоталась, Клемент чихнул. Тоже пробовал или за компанию? Принцесса лихо хлебнула закатного пламени, словно это было кэналлийское, и потребовала:
— До дна!
Это до дна?! Хотя почему бы и нет? Робер поднял кубок.
— Благословенна будь во имя Астрапа!
— Во имя кого? — Матильда ссадила Клемента в корзинку с хлебцами и ловко подхватила с бронзовой тарелки кусок вяленого мяса.
— Был такой, — сообщил Робер. — То ли демон, то ли нет, но молнии и прочие пожары — это по его части. И твоя касера, без сомнения, тоже.
— Это не касера, — возмутилась Матильда, — а настоящий тюрэгвизэ.
— Закатное пламя это!
— Может, и так, — пожала плечами вдовица. — Ты почему не поехал друзей встречать?
— Альдо нужно поговорить с Ричардом.
— Вот дурни, — Матильда плюхнулась на покрытую медвежьей шкурой скамью, — нашли, чем заняться: тайны развели. А вы часом не поссорились?
Пока нет, но к тому идет. Потому что Робер Эпинэ не поведет Альдо Ракана и Ричарда Окделла в Гальтару. Вернее, он их туда не пустит.
— Матильда, Вица что-то сказала про письмо.
— Ах да, — Матильда хлопнула кубком о стол и толкнула Роберу футляр с дерущимися конями. — Альберт переслал. Из Эпинэ вроде… Я смотрела, Клемент нюхал и на зуб пробовал. Печати целы, и никакой дрянью не пахнет.
Из Эпинэ? Как письмо попало к Альберту? Хотя это как раз понятно. Писали в Агарис, его не нашли, отыскали Хогберда, а тот и расстарался.
Робер нерешительно тронул печать, на которой под сцепившимися жеребцами проступал венок с мечом внутри, эфес с одной стороны отпечатался слабее… Личная печать отца… После Ренквахи она должна была перейти к новому маркизу Эр-При, но оказалась у матери.
Матильда сделала попытку подняться, и Робер вдруг понял, что не хочет читать письмо в одиночестве. Протянув принцессе пустой кубок, Иноходец торопливо сорвал восковую блямбу и вытащил желтоватый листок. Да, это мать. Ее почерк и ее манера оставлять верхнюю четверть листа пустой. Во имя Астрапа, почему он боится?
Слева зашебуршало — его крысейшество стоял на задних лапках, вцепившись передними в рукав Робера. Поблескивали глазки-бусинки, дергался нос, а усы с одной стороны крысьей физиономии были гуще, чем с другой.
— Говоришь, читать? — спросил Робер и, не дожидаясь ответа, уставился на письмо.
«Ро, дорогой!» Следующее слово расплылось. Слеза? Или вода? В комнате матери всегда стояли цветы, только зимой их сменяли колючие ветки с красными ягодами.
Робер поднял голову, столкнулся взглядом с Матильдой, хлебнул подсунутой принцессой касеры и одним духом прочел:
«Ро, дорогой, твой дед умирает и хочет видеть своего наследника. Я пыталась объяснить, что ты не можешь приехать, но он настаивает. Его состояние весьма плачевно. Врачи утверждают, что агонию продлевает уверенность больного в том, что он не может отойти, не передав тебе нечто важное. Что, он не говорит. Я ни на чем не настаиваю и ничего не прошу, но я поклялась именем Создателя написать тебе правду, хотя материнский страх едва не пересилил долг невестки и слово, данное на эспере Мориса.
Решай сам. Что бы ты ни выбрал, я благословляю тебя.
Храни тебя Создатель…»
Вот и разгадка. Дед! Лошади чуют чужую боль. И собаки тоже, а вот люди не всегда. А может, просто не понимают? Он думал, что сходит с ума, а его просто ждут. Дед ждет. Неужели правда, что Повелитель не может умереть, не благословив наследника? Раньше думали именно так, но Эгмонт умер легко и быстро, не увидев Дика.
Робер Эпинэ осторожно поставил пустой кубок на стол, положил письмо в футляр, закрыл и только после этого повернулся к Матильде.
— Я должен ехать. Немедленно.