— Робер!
Дик с Соной на поводу в темном провале арки казались сошедшими с эсператистской иконы. Будь лошадь белой — готовый святой Гермий!
— Поехали, — Эпинэ ухватился за гриву и вскочил в седло.
Будь лошадь белой — готовый святой Гермий!
— Поехали, — Эпинэ ухватился за гриву и вскочил в седло. Дракко фыркнул, но трогаться с места не спешил, косясь на вороную красотку.
— Они нравятся друг другу, — сообщил Робер Ричарду.
— Нравятся, — повторил юноша тусклым голосом. Во имя Астрапа, он что, всю жизнь собирается страдать? Робер направил коня к опущенному мосту, сзади раздался стук копыт Соны. Начинавшаяся сразу за рвом дорога змеилась среди поросших столь любимыми Матильдой елками склонов. Доцветал красный горный шиповник, тянуло дымом, из кустов то и дело вспархивали длиннохвостые, сварливые птицы. Дракко шел крупной рысью, а дорога была широкой, Ричард мог бы догнать, но не догонял. Не хочет разговаривать — не надо!
У стоящего особняком бука дорога разветвлялась: основной тракт шел через перевал и дальше, но Эпинэ свернул к Белой Ели. Обитатели Сакаци этого места избегали, потому Робер о нем и узнал. Конюхи объяснили полюбившемуся им гици, куда лучше не ездить, и гици, разумеется, туда и поехал. Дурное место оказалось красивым и спокойным. Посредине лесной поляны возвышался ствол давным-давно умершей ели, у ее подножия лежало несколько валунов и журчал родничок. Робер просидел на сером камне целый день, глядя то на мертвое дерево, то на проплывавшие над ним облака. Дракко и Клементу поляна тоже понравилась, и Эпинэ решил, что на Белую Ель возвели напраслину. Может, когда-то здесь и произошло что-то скверное, но дожди давным-давно смыли следы старой беды.
Тропинка снова раздвоилась, став совсем узкой, теперь Дикон, даже если б захотел, не смог бы ехать рядом. Поворот, еще один, из усыпанных черными ягодами кустов выпорхнула птица с пестрым хохолком, зазвенел ручей — теперь уже близко.
Белая Ель возникла неожиданно. Она всегда появлялась неожиданно и была прекрасной, хотя что может быть прекрасного в чудом устоявшем стволе, лишившемся коры и почти всех ветвей и выбеленном ветрами и дождями? И все равно белый обелиск посреди лесной поляны завораживал, отчего-то вызывая в памяти сгоревшую ару. Робер оглянулся, ожидая увидеть на лице Дика удивление, но юноша рассматривал гриву коня.
— Дикон, — рявкнул Иноходец, забывший о решении не лезть куда не просят, — во имя Астрапа! Что ты натворил?
Юноша вздрогнул и выпалил:
— Я отравил своего эра!
2
Он рассказал все, хотя решил не говорить ничего. По крайней мере пока не узнает, к чему привела его глупость. Дик говорил, сам не понимая, как умудрился запомнить все: разговор с эром Августом, воду, льющуюся в бассейн на площади Святого Хьюберта, черные завитки на двери в кабинет Рокэ, багровые отблески камина. «Вы спрятали в моем доме еще парочку праведников? » Пришлось рассказать про Оноре, а потом и о диспуте, в котором эсператист победил олларианца. Преосвященный говорил, что нельзя ненавидеть, ненависть — это грех, но Ричард Окделл не ненавидел Рокэ Алву. Он хотел спасти хороших людей, а другого выхода не было. Так казалось эру Августу, так казалось Дику, а что вышло?!
— Робер, — Ричард захлебывался в словах и воспоминаниях, как в мутной саграннской реке, — Дорак решил покончить со всеми. С Катари… ной Ариго, ее братьями, твоей семьей, Приддами, Карлионами… Кроме Окделлов… Эр Рокэ не дал. Он убил моего отца на линии, ты это знал?
— Это знали все. — Иноходец соскочил на землю, зацепил поводья за луку седла и, предоставив рыжего самому себе, опустился на серый камень. — Слезай и отпусти Сону… Нам еще говорить и говорить.
Это знали все… ВСЕ! Дик спрыгнул на землю, нога подвернулась, но он все-таки сумел не упасть. Рокэ и отец стали на линию, секунданты не дрались, но они все видели. Мишель Эпинэ рассказал повстанцам, Салина — своим, Рокэ — Катари.
Но почему это не дошло до Надора, почему молчала Катари? Да потому что не сомневалась: он и так все знает! Если что-то известно всем, об этом не рассказывают. Зачем повторяться?
— Робер, я не знал про линию… Мне сказал эр Рокэ, когда я налил ему вино. Я отравил вино вашим ядом. То есть из кольца Эпинэ.
— Дальше! — лицо Робера стало жестким.
Дальше?! Дальше Ворон рассказал о своей первой дуэли… Он говорил и пил, а Ричард Окделл смотрел.
— Эр в юности писал сонеты. — Зачем это Роберу? — Он прочитал… один… Очень хороший, я так никогда не напишу… Робер, он все знал! С самого начала… То есть не с самого, а как попробовал вино, и все равно пил. А потом сказал, чтоб я выпил с ним… Я налил себе. Робер, слово чести, я бы выпил! Чтоб все стало как на линии, ведь бывает, когда умирают оба участника.
— Бывает, — все так же холодно подтвердил Робер, — и часто. Редкость — это когда оба остаются живы.
— Я не знаю, жив ли эр, — Дик не мог смотреть в глаза Эпинэ и рассматривал седую колкую траву.
— Жив, — бросил Иноходец, — и здоров.
Еще один секрет, который знают все. Пока его носило из Криона в Агарис, пока он стучался в запертые двери, добирался сначала в Алат, потом в Сакаци, Робер получил известие из Талига. Рокэ жив, а… Святой Алан, что с Катари?!