— Вы так полагаете? — Алва продолжал улыбаться, но в синих глазах появился нехороший блеск. — А как же эсператистское и прочее милосердие и «Поучения о единожды оступившихся»? Мы дадим грешникам возможность обрести не только свободу, но и уважение.
— А как же эсператистское и прочее милосердие и «Поучения о единожды оступившихся»? Мы дадим грешникам возможность обрести не только свободу, но и уважение. Исполнив свой долг перед Фельпом, они вернутся в родной город не изгоями, а героями.
— Монсеньор, — хмыкнул адмирал Кимароза, — вы ведь не в Совет на место Андреатти избираетесь, вы воюете. Доверять каторжникам глупо.
— Возможно, — в голосе Алвы отчетливо слышался металл, — но вы наняли меня для того, чтоб я разбил бордонов. А для этого мне нужны каторжники и право дать им свободу. Разумеется, если они исполнят то, что от них требуется.
— Да забирайте, — махнул рукой генералиссимус. — Но мы вас предупреждали.
— Я это понял, — Рокэ говорил спокойно, но Валме не сомневался: у гран-дукса и военачальников под роскошными одеждами забегали мурашки. — Что ж, разрешите откланяться. Я могу на галерном дворе сослаться на ваш приказ?
— Разумеется, — пожал плечами старший адмирал, — но ваши мориски — и то надежнее, тем более вы сможете с ними объясниться.
— Смогу, — подтвердил Алва, — но в данном случае мориски не годятся. Впрочем, к багряноземельцам мы вернемся. После осады.
— А все же, — не удержался гран-дукс, — для чего вам понадобилась целая галера негодяев?
— Я решил помочь им искупить свои преступления, — Алва поднялся, грациозным жестом придержав шпагу. Валме второй месяц пытался перенять этот отточенный жест, но у него не получалось.
4
Сотни три полуголых каторжников угрюмо глядели на нежданных визитеров. Разбойники пребывали на Галерном дворе под дулами мушкетов, и все равно Марсель чувствовал себя неуютно. Из всех их похождений это было самым неприятным: рабы казались опасными и злыми, а окружающие запахи настоятельно требовали закрыть лицо надушенным платком, от ношения каковых, следуя совету Савиньяка, Валме отказался.
— Все здешние, — угрюмо доложил кривой капитан, — как вы хотели. Воры, убийцы, разбойники.
— Фельпцы, — поправил Рокэ, — граждане города Фельпа, остальное сейчас неважно.
Кривой возражать не стал, но Марсель не сомневался: затею талигойского гостя он не одобряет. Отец ее бы тоже не одобрил: старик любил повторять, что разбойникам место на виселице, а дураком папашу еще никто не называл. Марсель покосился на Ворона — маршал спокойно разглядывал каторжников, причем на красивом лице не было и следа обычной ядовитой ухмылки. Молчание затягивалось. Наконец Рокэ шагнул вперед и преспокойно положил унизанную перстнями руку на плечо кого-то одноухого с седой щетиной.
— Кто ты, добрый человек?
Обращение застало каторжника врасплох, он с оторопью посмотрел на странного кавалера и буркнул:
— Лоренцо, сударь.
— Моряк?
— Ходил на торговом судне, — встрял охранник, — по сговору с хозяйским сыном убил хозяина и его вторую жену.
— Вранье! — взвился каторжник, но сразу как-то сник: — Хотя кто мне поверит.
— Возможно, я, — совершенно спокойно сказал Рокэ Алва.
— Смеетесь, сударь! — в глазах одноухого полыхнул злой огонек.
Лицо Рокэ стало вдохновенным.
— Смеюсь?! Лоренцо, сейчас в этом городе не до смеха! Я не знаю и не желаю знать, кем вы были в прошлой жизни и как очутились на галерах. Забудьте все, что было до этого дня. Виновные пред Создателем и людьми, вспомните, что нет греха, который нельзя искупить! Невинные, простите обидчиков и палачей, они нуждаются в вашем милосердии. А всего сильней в вашем милосердии нуждается Фельп. Вы знаете, не можете не знать, что на пороге враг.
Вы знаете, не можете не знать, что на пороге враг. Коварный, жестокий, злобный. Бордон всегда ненавидел Фельп, всегда завидовал его славе и наконец напал. Да, к нам идет помощь, но она слишком далеко. Сейчас Фельп может рассчитывать только на преданность своих детей, какими бы они ни были! Сегодня перед лицом Создателя, перед лицом вашего города все равны. Больше нет дуксов, адмиралов, каторжников, воров. Нет богатых и бедных, нет почтенных граждан и нет отверженных, все мы прикованы к фельпскому кораблю одной цепью — цепью любви и верности, и эта цепь дороже золота и крепче стали!
Марсель не узнавал Алву. Так маршал никогда и ни с кем не говорил. Валме не был фельпцем, но даже ему хотелось немедленно броситься в бой. Пусть он чужак, но он спасет ждущий помощи город или умрет с честью под его стенами. Но они не умрут, они победят! Виконт поймал взгляд Луиджи Джильди. Молодой моряк слушал Рокэ, открыв рот. Он не был каторжником, но смотрел так, словно каждое слово Алвы было обращено к нему, да оно так и было — война и общая беда стерли границу между сыном адмирала и клеймеными разбойниками.
— Те, кто готов забыть обиды и встать на защиту родного дома, — неожиданно просто сказал Ворон, — выйдите вперед, и с вас снимут цепи.
Три сотни разбойников, грабителей, убийц шагнули навстречу синеглазому чужаку, позвавшему их на помощь.
Кривой капитан с недовольной рожей подошел к талигойцу и что-то зашептал. Рокэ отстранил надсмотрщика с брезгливой миной.