— …только не говорите, что вам не хочется тряхнуть стариной.
— Вам мало сегодняшней добычи? — Джильди кивком указал на завал.
— Аппетит приходит с едой, — сообщил Рокэ. — Я так понимаю, что, будучи озабочены исходом штурма, вы позабыли о наживке.
— Три тибура на ваш гарпун! Других дел у меня не было!
— А вы, Герард?
— Я все принес, — несносный мальчишка вытащил какой-то узел, — мясо, веревку, смоляные шарики.
— Видите, Фоккио, у нас нет никаких причин откладывать охоту, — подмигнул Алва. — Вы говорили, киркореллы живут в норах, а справа какая-то дырка…
— Она и есть! — моряк ловко обвязал мясо веревкой и вдавил в черный, блестящий сгусток. — Ну, сами напросились.
Адмирал Фоккио Джильди наклонился над дыркой и неспешно поволок приманку по потрескавшейся земле, раздалось сухое шуршание.
— Любопытно, если стравить киркореллу с юным ызаргом, чья возьмет? — поинтересовался Рокэ.
— Я не видел ызаргов, — признался Валме.
— Видели, — Рокэ зевнул, — и множество… В столице…
— Вы о Штанцлере? — догадался Марсель.
— Не все кансилльеры — ызарги, — Рокэ прикрыл ладонями глаза, — и не все ызарги — кансилльеры. Стоп!
Марсель не отрывал взгляда от темного отверстия, но так и не понял, откуда выскочило нечто пыльно-серое, величиной с кулак. От неожиданности Марсель ойкнул, адмирал с довольным смешком отбросил веревку с добычей; влипший в смолу волосатый ком яростно задергался и вдруг подпрыгнул на пару бье, увлекая за собой осклизлый мясной шматок… Это было довольно неприятно.
— Какая прелесть, — Рокэ шагнул вперед. Одно движение, и серая мерзость оказалась в руках герцога. Марсель опасливо вытянул шею: Алва одной рукой держал киркореллу за спину, другой натягивал веревку, лишая тварь возможности маневра. Пленница сучила в воздухе тремя парами ног, а передние лапы и челюсти намертво увязли в смоле.
— Вечная беда, — покачал головой Алва, — разинуть рот на то, что лучше не трогать…
Киркорелла согласно дрыгнула задними лапами. Она раскаивалась.
— Смотрите, — Алва протянул паукана Марселю, и тот невольно попятился, — вроде паук пауком, а задние лапы как у саранчи.
— Оно… оно ими прыгает? — выдавил из себя Валме. В свое время на волчьей охоте виконт показал себя неплохо, но волосатая тварь вызывала оторопь.
— Задними — прыгает, передними — хватает. Очень удобно.
Алва поднял влипшую в смолу киркореллу на уровень глаз и несколько раз повернул, рассматривая, словно драгоценность
— Надо будет наловить пару тысяч, — сообщил он наконец. — Думаю, особого труда это не составит.
— Пару тысяч? Этих?! — Джильди не хватало слов, даже морских.
— Не меньше! Фоккио, не глядите на меня так. Мне кажется, я нашел этим пушистым малюткам достойное применение.
Глава 6
Оллария
«La Dame des Deniers & La Dame des Coupes & Le Quatre des Coupes» [20]
1
Ох, как трудно, дорвавшись на старости лет до тряпок и драгоценностей, не превратиться в ярмарочную обезьяну. Так и тянет замотаться в вишневый бархат или лиловый шелк, а в придачу обвешаться рубинами и изумрудами.
— Дора [21]Луиса, вам помочь?
— Спасибо, Кончита. Мне ничего не нужно.
Кончита кивнула, но не ушла, а принялась протирать черепаховые гребни.
Мне ничего не нужно.
Кончита кивнула, но не ушла, а принялась протирать черепаховые гребни.
Странное дело, слуги Алвы к новым обитательницам его особняка отнеслись на удивление сердечно. Кэналлийцы, как могли, баловали двух «дорит» (к немалой гордости Луизы, предпочитая Селину), да и новоявленную дуэнью с ее неземной красотой приняли как свою. И еще все они поголовно обожали соберано Рокэ и могли говорить о нем часами, а Луиза могла часами слушать, что немало способствовало завязывавшейся дружбе.
И все равно Луиза хотела поскорей перебраться в подысканный Хуаном особнячок на улице Гвоздик. Ее, в отличие от Аглаи Кредон, не волновало, что юные девицы живут под крышей холостого мужчины, да еще первого развратника Талига, но в новый дом она сможет взять Жюля и Амалию. Луиза разрывалась между особняком Алвы и материнским домом, но приучать младших к чужой роскоши не стоит…
— Дора Луиса, подать вам платье?
— Лучше помоги доритам, — Святая Октавия, какие ж они прилипчивые, эти кэналлийские словечки. — Я привыкла одеваться сама.
А также не демонстрировать свои прелести без лишней на то необходимости. Но как заманчиво напялить роскошный наряд и видеть его на себе, а не себя в нем.
Луиза Арамона решительно взялась за черное платье. Спасибо Франциску Оллару, сделавшему черный цветом молитвы и траура [22]. В сером она была бы вылитой крысой, а черный хоть кого облагородит. Особенно блондинку, блондинкам в Талиге нужно быть вдовами, хотя Марианна Капуль-Гизайль — брюнетка. Впрочем, баронесса надевает черное только в храм. Луиза не удержалась и провела рукой по алатскому атласу: таких роскошных тканей ей носить еще не доводилось. Ей много чего не доводилось и уже не доведется, но это не повод ныть и злиться на весь белый свет.
Капитанша собственноручно заколола волосы черепаховыми гребнями — еще одна роскошь — и вдела в уши серьги из раух-топазов. Достойно и скромно, а дуэнья и должна быть скромной и достойной. А также немолодой и страшной, как смертный грех, но с этим как раз все в порядке, хотя в юности было хуже. Для красавицы старость — преисподняя, для уродины — тихая гавань… Луиза еще разок обозрела свое отражение, пришла к выводу, что лошади от нее не шарахнутся, а до придворных ей дела нет, и поднялась к дочери.