— И вы его пустили в ход. Только не сами.
— Отчаянье толкает на глупости. Я узнал, что задумали Дорак и Манрики. Они докатились до того, что продали Южную армию Фоме. Цвет Талига отправили умирать на чужбину. За деньги. Как простых наемников! Что мы забыли в Урготе?! Зачем нам влезать в чужие войны! Талигойские матери, жены, дети нас не простили бы…
— А как насчет матерей Эпинэ?
— Свобода стоит дорого, и потом… Робер, олларская свора решила покончить со всеми нами. Одним ударом. Их надо было остановить, я не знал как… И я попросил Ричарда Окделла о помощи. Я сказал ему всю правду и предложил выбирать…
— Всю правду? — Закатные твари, сколько же в одного человека может влезть лжи! — Вы имеете в виду кольцо Эпинэ?
— Я не рискнул открыть мальчику тайну Алисы и эра Гийома.
— Вы могли бы дать ему другой яд. Понадежней…
— Чтобы Ворон умер на месте, а Ричарда растерзали кэналлийские дикари?
Дикари… Для Штанцлера дикари — кэналлийцы, для Лиса дикарями были бириссцы и бакраны, а в Гайифе величают дикарями талигойцев…
— А о том, что он растерзает себя сам, вы не подумали? Есть люди, которые не умеют убивать в спину. И, если на то пошло, почему вы сами не взялись за кинжал или не распили с Вороном бутылку вина?
— Потому что не имел права умирать, как это ни странно звучит. Так же как сейчас не имеешь права умереть ты.
Есть, тут он прав. Робер Эпинэ не может ни умереть, ни послать всех к кошкам и уехать. Только пусть его заберет пегая лошадь, если эр Август не спрятался за Ричарда, как до этого за Эгмонта.
— Я надеялся, что Ричард просто… положит яд в кувшин с вином и уйдет. Робер, что произошло, как Дик попал к вам?
— Ворон все понял. Но Дика он отпустил. Даже не отпустил, а выслал из Талига.
Но Дика он отпустил. Даже не отпустил, а выслал из Талига. Вместе с перстнем.
— Неужели мальчик…
— О нет, своему эру Ричард не сказал ничего.
— Слава Создателю, — руки Штанцлера дрожали, — я боялся, что Ричард нас предал.
Нет, он всего-навсего предал своего эра. И себя самого.
— Успокойтесь, эр Август. Вас Ричард Окделл не предал. И Эгмонт Окделл не предал. И мои братья, и отец…
— Робер, я не понимаю! Ты…
Он — сын мертвых родителей и брат мертвых братьев, и он в Талиге не один такой. Именно в Талиге, потому что Талигойи нет и не будет.
— Робер!
— Не Робер, — прошипел Иноходец, выхватывая пистолет, — а Повелитель Молний! И я требую ответа! Кому вы нас продали на этот раз? И за сколько? Вы — не Человек Чести, Штанцлер, и даже не «навозник». Вы — дриксенский голодранец, и вы получили в Талиге все, так за какими кошками вам все эти игры?!
Штанцлер, шатаясь, отступил к стене, налетев на допотопный доспех, с грохотом рухнувший на каменный пол. Бледный, как покойник, бывший кансилльер молча хватал ртом воздух. Сердечный приступ? Очередная брехня? Не все ли равно?! Если он издохнет, ничего не изменится, разве что судьба убережет Иноходца Эпинэ от убийства старика.
— Монсеньор, — влетевший Карваль походил на вытащенную из воды рыбу. Бедняга, для него Штанцлер — живая легенда. — Монсеньор, господину кансилльеру плохо.
— Так дайте ему воды, — отрезал Эпинэ, — но он такой же кансилльер, как вы кардинал талигойский.
Никола ворвался вовремя. Или наоборот. Что ж, Август Штанцлер поживет еще немного. Робер вздохнул, с удивлением оглядел пистолет, сунул за пояс. Нестерпимое желание убить ушло, уступив место гадливости и удивлению.
Откуда-то взялся слуга с подносом. Никола сунул в дрожащие старческие пальцы стакан, на лице капитана были ужас и непонимание. Думает, не сошел ли Повелитель Молний с ума, а он, наоборот, поумнел. Только поздно. Робер устало посмотрел на эра Августа. Нет, не умрет, такие не умирают, их надо убивать, причем вовремя. Штанцлер пил, а перед глазами Иноходца стояли ледяное нездешнее небо, закрывающая горизонт гора, седины Лиса, синий взгляд Ворона.
«Молитесь Создателю, чтобы Бакра рассудил по справедливости и покарал истинного виновника бед Талига…»
Штанцлер вернул кубок Карвалю, умудрившись оказаться за спиной капитана. Если б Лис и Штанцлер оказались рядом, кого бы выбрал Бакра и кого бы выбрал Рокэ? Впрочем, Ворон носит с собой два пистолета…
— Я понимаю вас, Робер, — Амалия тоже «понимала», — понимаю… Нет ничего страшнее, когда друзья уходят, а ты остаешься тащить свой воз. Я трижды проходил через это, Робер, трижды…
— Больше вам это не грозит, — герцог Эпинэ посмотрел бывшему кансилльеру в глаза, — клянусь вам.
— Как бы я хотел разделить вашу уверенность, — покачал головой Август Штанцлер. — Но нам будет очень, очень трудно, вы даже не представляете как.
— Представляю, — медленно проговорил Робер, — именно я и представляю. По Ренквахе, Барсовым Вратам, Дараме… Но вы, эр Август, на сей раз нас не переживете. Если восстание захлебнется, вы отправитесь в Закат раньше тех, кого втравили в это безумие.
Глава 5
Урготелла. Эпинэ
«Le Un des Deniers & Le Roi des ?p?es & Le Six des Coupes» [92]
1
Принцесса Елена называла принцессу Юлию пампушкой, та в ответ величала сестричку зайчиком, намекая на выступающие вперед зубки.
Впрочем, для знатных наследниц дочери Фомы были очень даже неплохи, куда лучше других принцесс. По крайней мере, если верить графу Шантэри. Марсель верил. Виконту больше нравилась Юлия, дядюшка Франсуа предпочитал Елену, и именно у нее был день рождения, по случаю которого во дворце играли мистерию [93].
Мода смешивать балы и театр родилась при гайифском дворе лет пятнадцать назад и в считаные годы завоевала чуть ли не все Золотые земли. Исключение составляли дикие засаграннские страны и Талиг. Его величество Фердинанд уперся, как четыре осла, и, к вящему разочарованию блестящих молодых людей, запретил гайифские балеты. Унять разбуянившегося короля то ли не смогли, то ли не захотели, и Талиг остался без мистерий, о чем Валме весьма сожалел. Зато теперь виконт получил все и больше, и нельзя сказать, что это его обрадовало, хотя начиналось все исключительно мило.