— Монсеньор, — попробовал зайти с другого конца Карваль, — каковы будут приказания?
— Охранять его величество, — отрезал Иноходец и, глядя на вытянувшуюся физиономию офицера, пояснил: — Я не желаю, чтоб мои люди болтались у эшафота.
— Но вы сами…
— Я обязан присутствовать как Первый маршал Талигойи, но не как герцог Эпинэ.
Карваль, небывалое дело, промолчал, и Робер понял: борец за свободную Эпинэ несказанно рад, что может не смотреть на казнь. И это человек, без колебаний повесивший Маранов! От необходимости продолжать разговор Иноходца избавил Симон Люра, картинно осадивший коня рядом с хмурыми южанами.
— Мой маршал, — закатные твари, как же этот, с позволения сказать, граф самодоволен, — до церемонии остается полчаса, не желаете переодеться? Мои лакеи и мой гардероб в вашем полном распоряжении.
— Благодарю, не нужно.
— Будет весело, — Люра в тысячный раз за утро поправил свою клятую перевязь, — особенно когда толстосумы поймут, что это всерьез. Первого выбираю я, второй за вами, третий снова за мной, и так сколько успеем до появления его величества.
— Выбираем? — переспросил Робер. — Я полагал, что будет жребий.
— Зачем усложнять? — засмеялся Люра. — Все великое просто. Вышивай наши рыжие друзья не бисером, а нитками, того и гляди получили бы, что хотели.
Люра прав, слишком сложные расчеты срываются, но как выбрать из сотни ни в чем не повинных людей тех, кому не жить? Наша совесть — удивительно подлая штука: вытащил из толпы обреченных нескольких человек — спаситель, наоборот — убийца.
— Господин маршал, вы уверены в успехе? — Спокойно, Иноходец, спокойно. Придет время, и ты эту мразь прикончишь своими руками. Заодно со Штанцлером.
— Настолько, насколько можно быть уверенным хоть в чем-нибудь, — сильная рука с наслаждением погладила алый шелк. — Чтобы чего-то добиться в этой жизни, нужно уметь три вещи. Ждать, рисковать и понимать, когда нужно первое, а когда — второе. Сейчас время риска, герцог, иначе б нас тут не было.
— Чтобы чего-то добиться в этой жизни, нужно уметь три вещи. Ждать, рисковать и понимать, когда нужно первое, а когда — второе. Сейчас время риска, герцог, иначе б нас тут не было.
— Вы имеете в виду излом эпох?
— Благодаря его величеству я больше не суеверен, — заверил граф Килеан-ур-Ломбах. — Деревенские россказни деревенскими россказнями, а удача удачей. Четыреста лет назад ее поймал за хвост Франциск, сегодня — мы, а после нас хоть чума. Вы не согласны?
— Я не люблю чуму, — пожал плечами Эпинэ, — особенно в собственном доме, но, полагаю, нам пора.
— Беру свои слова назад, — засмеялся Люра. — Я совсем забыл, что собираюсь жениться. Уверяю вас, я буду нежнейшим мужем, замечательным отцом и наивернейшим подданным и начну прямо сейчас. Итак, чума отменяется, а нас ждет прелюбопытнейшее зрелище.
Робер не ответил, притворившись, что не может справиться с расшалившимся Дракко. Удо Борн или Матильда раскусили бы немудреный обман немедленно, но Симон Люра Повелителя Молний не знал. К счастью для обоих.
2
Для «прелюбопытнейшего зрелища» граф Килеан-ур- Ломбах выбрал ярмарочное поле на берегу Данара. Место было удачным во всех отношениях. Обширный, хорошо утоптанный плац мог вместить прорву народа и в отличие от городских площадей был безопасен. Ни крыш тебе, ни окон, за которыми могут затаиться стрелки, все подъезды как на ладони, никаких случайных прохожих, только радетели дела Раканов, солдаты, заложники да те, кого пригнали посмотреть на торжество справедливости. Робер слегка привстал на стременах, разглядывая флаги Раканов, Эпинэ, Окделлов и Приддов на высоких шестах, шпили и колокольни за рекой, затаившийся среди облетевших тополей тракт, мельницу на холме у прозрачной рощицы… Какое все мирное, и как же не вяжутся с этой идиллией шеренги солдат, обтянутый багровым сукном эшафот и верзила в кожаной маске!
— Не правда ли, палач хорош? — Люра указал хлыстом на черно-красную фигуру. — Он словно пятно невинности на рубашке невесты.
— Вы неподражаемы, — сдержанно произнес Робер.
Верный подданный и будущий счастливый супруг отвесил церемонный поклон и картинно взмахнул белым платком. В ответ тонко и зло запели флейты и загрохотал барабан. Люра убрал платок и послал линарца к эшафоту. Предзимнее солнце заливало статную, подтянутую фигуру полуденным золотом, играло на стволах мушкетов, обнаженных клинках, трубах, пуговицах, цепях, стременах, не делая разницы между топором палача и офицерскими шпагами, хотя была ли она, эта разница?
Внезапный порыв ветра пришпорил увядшие было флаги, принес запах печного дыма и короткий колокольный звон. Четверть одиннадцатого! Фердинанду Оллару осталось жить около часа, самым невезучим из заложников — немногим больше. Лэйе Астрапэ, как он будет выбирать смертников, как?! Солнечный зайчик отскочил от надраенной меди и угодил Роберу в глаз, на мгновение все утонуло в красном мареве, потом Иноходец вновь увидел две шеренги пехоты, притихшую толпу на берегу, эшафот с палачом, жалкие фигурки заложников, кавалерийский эскадрон за их спинами, обреченного короля в сером платье. Каково это — носить траур по самому себе? Каково это — знать, что на твой вопль о помощи никто не ответил?