— И? — Алва еще раз подкинул указ.
Под ложечкой у Марселя засосало, но он все же выпалил:
— Рокэ, почему мы ничего не делаем?
Алва отложил указ и занялся кольцами на руках. Объясняться с каким-то там виконтом он не собирался, но в Валме вселился кто-то тянущий за язык и толкающий в спину.
— Рокэ, вы должны вернуться. Нужно что-то делать, мы не можем сидеть и ждать, кто кого съест, то есть вы не можете…
Ворон медленно поднял голову, в синих глазах не было ничего, кроме холода.
— Что вы предлагаете?
Что он предлагает? Что он может предложить?! Можно подумать, это он играет королевскими печатями и чужими коронами.
— Разрубленный Змей, откуда мне знать? Это вы у нас Первый маршал Талига, вы и решайте.
— Первый маршал Талига может ослушаться приказа своего короля лишь в одном случае, — зло бросил герцог, — если он тем самым спасает жизнь этому самому королю. Его величество весьма недвусмысленно приказывает оставаться в Урготелле и готовиться к войне с дожами. Его жизни ничего не угрожает, к тому же на улице дождь.
Вот так, Марсель Валме! Знай свое место и скажи спасибо, что тебя с твоими глупостями не послали к закатным тварям. Ворон соизволил взять тебя с собой, ты его забавляешь, с тобой можно пить и ездить к куртизанкам, но не суйся, куда тебя не просят. Кто ты такой, чтобы лезть с советами? Не твое это дело, а собственно говоря, у тебя и дел-то никаких нет. Даже у Герарда есть, а у тебя нет. Ты при кэналлийце то ли шут, то ли ученая собачка. И никто в этом не виноват.
— Рокэ, я далек от того, чтобы…
— Вы далеки, а я близок, — перебил Алва, бросая Марселю письмо, которое тот невольно поймал.
— Что это?
— Весточка из Заката.
— Но это же… Это же ваше!
— Неужели вы думаете, что новый кансилльер был столь любезен, что переправил мне письмо покойного кардинала, не сняв с него копию? Если тут и были тайны, то все вышли… Читайте. Сильвестр заслужил, чтоб хоть кто-то его знал. Я не в счет, фламинго тем более.
…Письмо было остроумным и немного грустным. Постаревшая любовница, дочери Фомы, дурной шадди, соберано Алваро, кардинал Диомид, классическая поэзия, смерть Гийома Эпинэ, рассказанная экстерриором притча, немного политики, немного астрологии, будущая война, доракские вишни… Все вперемешку на нескольких страницах. Жизнь от начала до конца или все-таки от конца до начала?
— Прочли?
Марсель кивнул, не зная, что говорить и говорить ли. Рокэ взял из рук виконта исписанные листки, пробежал глазами, смял, бросил в камин. Пламя с кошачьей ловкостью поймало подачку, огненная лилия расцвела и завяла. Валме молча взялся за бокал. «…у Вас и Ваших ровесников есть куда более приятные возможности скоротать ночь, чем смотреть на гаснущие угли…»
Глава 5
Сакаци
«Le Roi des Coupes & Le Un des ?p?es & Le Trois des ?p?es» [66]
1
Агарис был чужим, отвратительным, опасным, а Сакаци — добрым и гостеприимным. Здесь не бесились лошади, отсюда не ушли крысы, но от этого было только хуже. Когда тебе плохо, ничего удивительного, если тебя тянет в счастливое прошлое. Если тебе хорошо, если рядом друзья, у тебя все есть, а ты можешь смотреть только назад, — это конец. В лицемерном Агарисе Робер Эпинэ еще надеялся, что сможет где-нибудь прижиться, в милом, дружелюбном Сакаци он понял, что не создан для чужих краев.
Взгляд упрямо тянулся к закрывающей горизонт гряде, за которой лежала Эпинэ. День был ясным, ближние, заросшие буками и лиственницами горы отливали старой бронзой, дальние — вечерней синевой.
Странно, почему Горную Алати называют Черной, это имя ей не подходит. Откуда вообще берутся названия, что они значат, на каких языках?
В Агарисе они с Матильдой были одинаково чужими, но теперь вдовствующая принцесса дома, а Робер Эпинэ — нет. Он может жить только в Талиге, и с этим ничего не поделать. Иноходец и не думал осуждать тех, кто нашел себя в чужих краях, он им завидовал. Конечно, отыскать местечко, похожее на Эпинэ, просто. В равнинном Алате много таких — с пологими холмами, виноградниками, оврагами, которые после ливней превращаются в бурные потоки, дикими вишнями, черными жаворонками. Там в каштановых рощах отъедаются свиньи, пылят дороги меж живых изгородей, в речных излучинах прячутся старые замки… Как похоже на южный Талиг, как отвратительно похоже!
Эпинэ попытался следить за птичьей стаей, но та вопреки здравому смыслу и подкрадывающейся осени летела в Талиг. Острый клин медленно таял в высоком небе. Завтра, к вящей радости обитателей Сакаци, будет ясно, и алаты всласть напляшутся вокруг своих костров. В Эпинэ Золотую Ночь называют Темной и не пляшут, а сидят по домам меж четырех свечей. Вернее, сидели, пока эсператисты не запретили, и все равно народ помнит. Девушки гадают, мужчины пьют, женщины с детьми собираются вместе, поют и жгут полынь и вереск, отпугивая пришедших за детьми закатных тварей.
Зачем чудищам человеческие младенцы, Робер не понимал даже в детстве, а однажды в Темную Ночь удрал от нянек и вышел в парк. Его никто не подменил, он не увидел ничего интересного — ночь как ночь, — но, когда попытался вернуться в дом, служанки подняли крик.
Дед, узнав, в чем дело, сам прижег руку внука раскаленным ножом, запретив скрывать ожог. Повелители Молний не верят старым сказкам, но слуги и крестьяне не должны сомневаться в своем сюзерене и болтать, что среди его внуков затесался подменыш. Шрам остался до сих пор. Если в Эпинэ вспомнят, кто из сыновей Мориса Эр-При разгуливал Темной Ночью, его точно ославят кукушонком. А может, уже ославили…