— Робер, — в золотых глазах плясали огоньки свечей, а сзади темнело окно в лето с его падающими звездами, зреющим виноградом и запахом полыни. — Робер… Не отсылай меня… Пожалуйста.
— Во имя Астрапа!
Он так долго мечтал подхватить ее на руки, поднять, закружить, так долго представлял это, что, когда все случилось на самом деле, сон смешался с явью. Мэллит что-то шептала на своем языке, ее волосы были мягкими, как шерстка котенка, она боялась, но рвалась навстречу неведомому. Они были созданы друг для друга, созданы в незапамятные времена, когда не было ни черных закатных башен, ни разрушенных ныне городов, а по золотым степям бродили дикие кони, свободные, как ветер, и быстрые, как молния.
— Робер!
Зеленое платье на полу, зеленое, а не белое! Изумрудные глаза, длинные, очень светлые волосы, розовые губы… Лауренсия? Во имя Астрапа, как она здесь оказалась? Где Мэллит? Где он сам?!
— Не следует спать, когда собирается гроза, а луна на ущербе, — женщина улыбнулась и покачала головой, — а то заблудишься.
— Ты…
— Я, — кивнула Лауренсия.
— Ты осталась в Агарисе, я знаю это.
Красавица улыбнулась, небрежным жестом отведя со лба волосы.
— Ты был счастлив этой ночью, не правда ли?
Был ли он счастлив? Бывают ли счастливы свихнувшиеся? Видимо, да.
— Был.
— Я тоже так думаю, — Лауренсия потянулась, — и сейчас будешь счастлив снова.
— Ты осталась в Агарисе.
— Да, но какое это имеет значение?
Она была права, это не имело никакого значения. Для сна, становящегося привычным…
Глава 4
Оллария
«La Dame des B?tons & Le Un des Deniers & Le Huite des Deniers» [42]
1
Утопающее в пышной зелени аббатство, над которым кружили голубиные стаи, казалось мирным и довольным, как выползшая на позднее солнышко старуха. Денек выдался чудесным, его портила только Катарина Ариго, решившая в день святого Ги навестить место гибели братцев и помолиться за них в одной из Нохских каплиц.
Разумеется, в уединении — чего-чего, а уединяться Катарина прямо-таки обожала.
За ее величеством закрылась покрытая резными фигурками дверца, а наученная долгим опытом свита разбрелась по испятнанной светом и тенью площадке. Луиза Арамона, благо ее подопечных в обитель не взяли, отошла к самому краю и присела на каменную скамью, радуясь передышке. В Нохе вдова капитана Лаик была лишь однажды. На треклятом диспуте, после которого рехнувшийся епископ затеял погромы. Полугода не прошло, а кажется — вечность. Теперь госпожа Арамона — дуэнья при знатной девице и придворная дама, словно и не она в Октавианскую ночь прощалась с жизнью… Вот так и бывает: начинается с беды, кончается радостью, начинается с радости, кончается какой-нибудь дрянью.
Луиза с отвращением глянула в сторону каплицы, в которой якобы молилась ее величество, в чем госпожа Арамона глубоко сомневалась. По мнению вдовы, совести у Катарины было меньше, чем у кошки, а похоти больше, но чувства чувствами, а дело делом. Луиза знала, что не только должна устроить жизнь Селины и приглядеть за Айрис Окделл, но и стать глазами и ушами синеглазого герцога.
Разумеется, ни о чем таком Рокэ Алва не просил — он был слишком уверен в себе, чтобы искать помощи кривоногой уродины, но Луиза Арамона знала: нет ничего опасней заползшей в постель змеи, а кем была Катарина Ариго, если не корчащей из себя пеночку гадюкой? Вдова капитана Лаик так за всю жизнь и не поняла, ненавидела она мать и покойного мужа или нет, но королеву Луиза ненавидела давно и самозабвенно. За все вообще и за Рокэ Алву в частности.
До дуэли двух подколодных змеюк, к каковым Луиза относила себя и ее величество, было далеко, но капитанша не сомневалась: если не спровадить королеву в Багерлее или в Закат, беды не оберешься. Пока же Катарина была добра, грустна и доверчива, а вдова капитана Лаик благодарна и потрясена неожиданным возвышением. Спасибо маменьке, Луиза выросла отменной лицедейкой…
— Хороший день, — раздалось под ухом, — даже не верится, что лето на исходе.
Госпожа Арамона медленно обернулась и увидела немолодого олларианца. Черное одеяние несколько оживлял золотой значок в виде раскрытой книги — один из хранителей архива его высокопреосвященства.
— Да, — подтвердила Луиза Арамона, — сегодня очень хороший день.
— Ночью был сильный ветер, — заметил клирик. — Если святой Ги вздыхает, зима будет долгой и суровой.
— Так сказано в книгах, святой отец? — поддержала беседу Луиза, лихорадочно соображая, почему священник заговорил именно с ней.
— Да, — кивнул тот. — Вы впервые в Нохе, дочь моя?
— Нет, — почтенная дама еще в детстве уяснила, что врать можно лишь тогда, когда тебя не поймают. — Я была здесь на диспуте.
— За ним последовали печальные события, — покачал головой олларианец, — весьма печальные.
Луиза согласно кивнула, поднялась и с чувством собственного достоинства направилась к толкущимся у входа в каплицу дамам. Клирик неторопливо пошел рядом. Скорее всего, он был тем, кем казался, и заговорил с ней от скуки, но гадюка может вообразить, что это — человек Дорака, а Луиза твердо решила не давать лишних поводов для подозрений. Хватало и того, что ее определил ко двору Первый маршал Талига.