Они при своей не очень большой опытности все же понимали: внезапный переход от, условно говоря, хаоса к порядку является столь же необъяснимым — или, точнее, пока еще не объясненным событием, как и переход от порядка к хаосу. Даже еще более необъяснимым. И это лишь усиливало их азарт — и желание не произносить вслух ни слова до той поры, когда он (так думал каждый из них о себе самом) не сможет обнародовать математически обоснованную и подкрепленную фактами теорию.
Сразу же — у каждого в отдельности — стали возникать предположения. Суммировать их можно, пожалуй, следующим образом.
Можно представить себе ситуацию, когда некоторые не идентифицированные пока силы, своим воздействием заставлявшие тело двигаться, опровергая наши прогнозы, на какое-то время совпали таким образом, что определяемая ими траектория совпала с расчетной. На какое-то время, вероятно. Такая возможность кажется более убедительной, чем предположение, что неопознанные силы вдруг из ничего возникли и в ничто же и ушли; такого, как известно, во Вселенной быть не может. Поэтому перед тем, как делать окончательные выводы и принимать решения, нужно выждать хотя бы два-три дня, и если новых нарушений не будет — признать, что наука в данном случае оказалась несостоятельной. А если нарушения возобновятся — продолжать поиски их источника или источников. И в этом духе проинформировать заинтересованные учреждения.
Возможно, так бы оно у ребят и получилось — если бы не давно известная истина касательно того, что человек предполагает, а решает кто-то другой.
В данном случае, если говорить о молодом Моргане Элиасе, вопрос решился тем, что закончился назначенный ему грант, и нужно было либо получить продление, дополнительные деньги, либо распрощаться с обсерваторией и искать другую возможность. Наверное, он так бы и поступил — если бы не уже четко сформировавшееся сознание того, что время запущено, идет отсчет и если не ухватиться за истину сейчас, то скорее всего этого не удастся сделать никому и никогда — причем это будет не самым большим несчастьем для людей.
Поэтому пришлось идти к доктору Грукоку, чтобы положить ему на стол если не готовую теорию, как мечталось, то, во всяком случае, результаты наблюдений и сделанные выводы, которые — в этом вся беда — еще нуждались в подтверждении.
После собеседования, продолжавшегося более часа, астроном срочно пригласил к себе нескольких наиболее уважаемых коллег, и произошло нечто вроде обсуждения.
Вступительное слово принадлежало, разумеется, самому Грукоку, которому пришлось рассказать — после предупреждения о совершенной конфиденциальности темы — о недавнем ленче с участием высокопоставленных военных.
После неизбежной паузы, вызванной потребностью каждого осмыслить услышанное, как и увиденное на фотографиях и на дисплее компьютера, произошла, как водится, небольшая дискуссия, участвуя в которой, Морган Элиас чувствовал, как прямо на глазах он возрастает во мнении старших коллег. Хотя не исключено, что он лишь принимал желаемое за действительность.
— Скажите, коллега, — заговорил один из участников разговора, обращаясь все же к Грукоку, а не к ассистенту, — а вам не кажется, что военные, предполагая искусственное происхождение тела, оказались ближе всех к истине?
— Полагаю, что такая гипотеза имеет право на существование.
Хотя не исключено, что он лишь принимал желаемое за действительность.
— Скажите, коллега, — заговорил один из участников разговора, обращаясь все же к Грукоку, а не к ассистенту, — а вам не кажется, что военные, предполагая искусственное происхождение тела, оказались ближе всех к истине?
— Полагаю, что такая гипотеза имеет право на существование. Но ее как раз проверить достаточно просто — в принципе, да и не только в принципе. Как мне намекнули — однако это еще более конфиденциально, — к телу будет послан корабль именно для установления природы объекта.
Глава шестая
1
В небольшой стране, что между Китаем и Россией, и председателя, и президента встретили по наивысшему обряду: с коврами, почетным караулом, дипломатическим корпусом и всем прочим, что полагалось по протоколу. Никого это не удивило: отношения между двумя странами вот уже два с лишним десятка лет считались хорошими — да и на самом деле были такими. Существовало, конечно, неизбежное соперничество в нескольких направлениях сразу; но решение вопроса о том, кто из братьев старше, был по умолчанию отложен до неопределенного будущего — до греческих календ, как сказал бы любитель античных оборотов речи. Одним словом, все вроде бы выглядело как и всегда: благополучно. И только в узком кругу государственных деятелей с обеих сторон было известно, что существовало немаловажное различие между этой встречей и предыдущими. И заключалось оно в том, что если раньше на долю глав государств оставалось, по сути, лишь торжественное подписание документов, чьи тексты были согласованы заранее профессионалами — дипломатами, военными, экономистами, — то на сей раз единого, втихомолку одобренного обеими сторонами текста просто не было, а были проекты с обеих сторон, увязать которые до последнего мгновения так и не удалось: слишком серьезными оставались разногласия. Так что на этот раз переговорам следовало быть именно переговорами, а не одним лишь театральным действом. И хотя неизбежные улыбки и объятия при встрече выглядели со стороны точно так же, как и два года тому назад, во время предыдущего саммита, однако серьезный, с глазу на глаз, разговор глав двух государств, состоявшийся — без рекламы, журналистов и прочей помпы — уже через несколько часов после официальной встречи у самолета и не дожидаясь торжественного приема — разговор этот, не выходя за рамки приличия, оказался все же непривычно напряженным.