Панкратов уселся; основательно всел в кресло, еще задницей поерзал, сукин кот, словно устраивался надолго. Уверен в себе, почти механически отметил президент. Блефует? Или в самом деле у него за душой что-то существенное?
— Воспользовался любезностью военных, — ответил тот.
Президент улыбаться не перестал, но внутренне подобрался. Это было что-то новое. Армия — опора власти, как известно, а не оппозиции. Что может быть у них общего? Да отношение к ядерно-ракетной проблеме, тут же ответил сам себе. Вот, значит, как. Покаянием тут и не пахнет. Ну-с, что дальше?
— Да, армия всегда готова помочь прессе, — тем временем говорил он вслух, улыбаясь своей защитной улыбкой, профессиональной, за которой могло крыться все что угодно. — Я, конечно, не уверен, что она станет защищать ваших сотрудников — я имею в виду тех, на кого заведены дела следственными органами… и вряд ли сумеет помочь вам в деле снятия ареста с вашего пакета акций: закон есть закон, собственность остается собственностью…
Вот так тебя — сразу по сусалам, чтобы не чувствовал себя, как на курорте. Что скажешь, милый?
— Мне бы и в голову не пришло затруднять военных, а тем более — отрывать вас от дел для разговора о таких, прямо сказать, не существенных в масштабе истории вопросов.
Вот те раз. Какого же тогда черта…
— В таком случае вы привезли, надо полагать, какую-то глобальную проблему? (Побольше иронии в голос, побольше иронии!)
Панкратов, мерзавец, даже не дал закончить: прервал!
— Да, проблема действительно такова — ваша проницательность и на этот раз не подвела. Возможно, конечно, что вы уже целиком в курсе, это естественно; однако общество пока не получало совершенно никакой информации по этому поводу. Мне удалось перед тем, как обращаться к вам, выяснить, что практически ни одно средство массовой информации или не обладает сведениями, которые я имею в виду, или же намеренно замалчивает их. Вывод напрашивается сам собой: молчание продиктовано сверху. Нет, я не собираюсь винить в этом кого-то лично, однако же факт остается фактом, не так ли? А позиция нашего канала остается прежней: народ имеет право на всю полноту информации, какой бы она ни была. Я знаю, что многие стоят на иной точке зрения…
Что, он никак еще и обвинять собрался? Народный трибун! Да никто не дает всей полноты, и ваш канал в том числе, все о чем-то умалчивают — только каждый о своем.
И потому одни молчат правильно, а другие — нет!
— Послушайте…
— Еще две минуты, господин президент, я уже перехожу к сути. Так вот, наш канал получил в свое распоряжение достаточно полную информацию о назревающей угрозе. Она полностью готова к обнародованию. И в той достаточно сложной ситуации, в которой канал сейчас находится, мало что может удержать нас от ее публикации. И уж во всяком случае — никакое силовое воздействие. Причем это может произойти уже завтра… простите, уже сегодня. О последствиях говорить не стану — вы представляете их не хуже моего, а наверное, намного лучше. И о политических, и экономических…
Он угрожает, недвусмысленно угрожает. И с такой уверенностью, что скорее всего чувствует под ногами твердый фундамент. Если бы еще знать — о чем это он? Воистину, какой-то день загадок: сперва янки, теперь этот… Спокойно, президент, спокойно. Воспользуйся тем, что Панкратов раздухарился; дай ему выговориться, воспринимай доброжелательно — и сумеешь вытащить все, что у него за душой.
— Скажите, главный редактор, а вам не кажется, что вы сильно преувеличиваете последствия вашей, как вы это назвали, публикации?
Вот это оказалось ударом! Похоже, Панкратов ожидал многого, но не такого вопроса. Судя, во всяком случае, по тому, что на какие-то секунды у него даже челюсть отвалилась — совсем оторопел, бедняга. Секунд пять он только моргал, а президент продолжал смотреть на него в упор — неотрывно и доброжелательно. И наконец тивишник проговорил — едва ли не с ужасом:
— Бог мой! Господи, Господи!..
— Что вас так смутило, господин главный редактор?
— Да вы же… Вы же ничего не знаете! Совершенно не в курсе! Боже мой!
Тут президент почувствовал, что пропустил удар. Такой, что может считать себя в нокдауне. И счет пошел. Шесть… семь… восемь. Пора подняться и клинчевать. Не то последует удар еще похуже.
— Вы так полагаете? Не стану терять времени, чтобы разубедить вас. Лучше сделаем так: обменяемся информацией. Вы откроете, что известно вам, я сделаю то же самое. Не вижу другого пути. Согласны?
По выражению глаз Панкратова президент понял: журналист остается при своем мнении, понимает, что попал в яблочко, что информации у президента на самом деле — ноль. Но предложенные правила игры примет, хотя потребует за это отступного, и, как ни обидно, придется уступить: проигравший платит — это правило лежит в основе любой игры.
— Хорошо, господин президент. Раз уж представился случай доказать вам, что мы не утаиваем информации ни от кого… Тут у меня кое-что записано — посмотрите, а потом, если будут вопросы, я попытаюсь дополнить.
И он вынул из бокового кармана и протянул президенту довольно объемистый конверт.
Тот сразу вскрыл его, развернул листки и принялся за чтение.