— Я тут прикинул: какое средство у нас самое массовое — больше даже, чем газеты и ящик? Бесплатные рекламные еженедельники, вот какое. Согласен?
— Ешки-марашки! Пожалуй, ты не лев (Что должно было обозначать: ты прав). Еще рекламные листовки. Но все это — средства разового употребления: хоть одна, да попадется на глаза недреманным очам.
— Раз в неделю они оказываются в каждой квартире.
— Во всяком случае, в нашем городе.
— Из него любая байка разлетается быстро по всей Руси великой. Рекламное объявление в самом лихом из этих изданий.
— Рекламировать-то что? Терра капут?
Хасмоней тоже уяснил, надо полагать, какие слова в таком разговоре являются запретными.
— Конечно, тут нужна какая-то алгебра. Какие-то эллипсы, какой-то Эзоп. Наверное, самым лучшим стало бы — выдать всю цифирь с минимумом слов. Но такое оплатить — денег у нас с тобой не хватит.
— Идея, — сказал Хасмоней. — Авоська. Нет. Партийный гимн.
— Переведи.
— Не нуждается в перечислении. Напрягись. Что есть авоська?
Минич напрягся. Авоська — сетка. Net. Интернационал… Интернет.
— В авоське все видно.
— Если нести недалеко — сойдет.
— У тебя она есть?
Не было у Хасмонея своей страницы в сети, он вообще был не из тех, кто любит выпендриться, был по сути, вопреки манерам, для большинства закрыт. И у Минича тоже не было там своего уголка — хотя бы потому, что нечего было туда класть или ставить.
— Ничего, — сказал Хасмоней. — В объявлении дать суть: загляни туда-то. А уж там можно изложить все, что хочешь.
— Да где — там?
— Семь целых две десятых, скажем так. Я как-то тебе показывал.
Я как-то тебе показывал.
— Опознано. А там возьмут?
— Уж какен-буд, — сказал Хасмоней вместо «как-нибудь».
— Я понимаю: далеко не каждый прочтет, а из прочитавших десяти девять не поймут, о чем речь. Но ведь и не нужно, чтобы все поняли. Пусть один поймет, два, три. Из тех, кто в такой проблематике сечет. Сможет проверить — и убедится. Это будет камушек — и побегут круги все шире.
— Как говорится в анекдоте — кому понадобится хороший анализ, тот купит.
— А кто поймет — не станет держать это при себе, потому, что от такого камуфлета индивидуального нырка быть не может. Только глас божий сможет воздействовать на эмиров (глас народа — правильно расшифровал Хасмоней этот оборот). Над текстом надо подумать — и мне, и тебе. Займись.
— У тебя там телефон есть?
— Есть. Запиши код и номер. Но это — в случае большого пожара: уверен, что при нем имеется третий лишний.
— Угу. Схвачено.
— Я буду звонить при надобности. В такое вот время суток.
— Есть мнение — согласиться. Ну, как ты вообще? Не тонешь в керосине, я вижу?
— Чуть не утоп. Но теперь завязал. Тройным топовым.
— Смотри. А то проспишь самое интересное.
— Не просплю. Будильник надежный. Ну, целую в плешь.
— Киш а бер. Поцелуй медведя.
6
— О, какие люди! — проговорил Кудлатый необычно громко и нараспев, как если бы произносил речь перед обширной аудиторией. — Сколько лет, сколько зим! Я уж и ждать перестал…
Он вышел из-за своего стола, антикварного сооружения черного дерева с золотом, и встреча с Гриднем произошла точно в геометрическом центре помещения, как если бы оно было отмечено на мохнатом ковре каким-то невидимым знаком. Обнялись (для этого Кудряшу пришлось несколько нагнуться), положив головы один на плечо другого, потом на миг выпрямились, и теперь головы, почти соприкасаясь щеками, оказались уже на другом плече. Исполнив таким образом необходимый обряд, сделали по полшага назад, чтобы не вдыхать так уж сильно ненавистный каждому запах другого; только после этого Гридень ответил:
— Вот уже третья неделя, как все стараюсь вырваться к тебе, доставить себе удовольствие. Да времена пошли сам знаешь какие — сумасшедшие, вечером до постели доползти — и то сил не остается. Ну, покажись, покажись. Прекрасно выглядишь, просто прекрасно. Рад. И весь в делах, как всегда…
Только после завершения этой сценки, разыгранной, как и следовало, для зрителей, которых в эту минуту в кабинете было никак не менее восьми человек — по четверо с каждой стороны, потому что Гридень не в одиночку же появился тут, — оба магната повернулись, каждый к своим, и хотя ни слова при этом не было произнесено, все поняли ситуацию правильно, и через несколько секунд двухстворчатые двери плотно затворились, оставляя обоих заклятых друзей наедине. Исполненным гостеприимства жестом Кудряш указал гостю на глубочайшее кресло желтой кожи — три таких мебельных шедевра окружали низкий круглый столик (тоже черное дерево с желтым металлом) так, словно столик этот не раз уже был уличен в попытках к бегству; прежде чем самому опуститься в другое — поинтересовался:
— Рюмку с дороги?
И даже шагнул в ту сторону, где, надо полагать, за одной из множества резных дверец, занимавших всю стену, помещался достаточно богатый выбор спиртного — на любой вкус.
Гридень выставил ладонь:
— Позволь отдышаться немного. — И улыбнулся.
— Дыши, раз уж иначе не можешь, — согласился Кудряш, улыбаясь тоже. И уселся в другое кресло. Благодаря их расположению сидевшие могли видеть друг друга, лишь слегка повернув головы навстречу друг другу; зато чтобы не встречаться взглядом с собеседником, не нужно было отворачиваться, достаточно было смотреть прямо перед собой.