— Вы полагаете, сенатор, что такой противник еще существует?
— Да перестаньте, министр. Вы не хуже моего знаете, что он существует всегда, могут лишь меняться имена. Вовсе не надо думать, что я подразумеваю именно Россию или именно Китай, хотя ни в коем случае не сбрасываю их со счетов. Всем известно, что существует еще с полдюжины источников возможной ядерной атаки. И с каждым днем их число растет — или может возрасти. На предстоящей Конференции можно было бы без лишней огласки переговорить с представителями всех возможных сторон, глубоко позондировать их настроения и возможные связи, постепенно приучить к мысли о неизбежности такого разоружения — и так далее. Но новые обстоятельства лишают нас главного: времени. Решать приходится, еще не имея разнообразной важнейшей информации…
— Простите, сенатор: не сформулируете ли кратко, что вы предлагаете?
— Именно это я и хотел сделать. Джентльмены, самое малое, чего мы можем и должны сейчас требовать, — это гарантии. Гарантии в первую очередь со стороны России. Вы спросите — почему? Отвечу: потому что на протяжении всей ее истории — я хорошо знаком с русской историей, да, — внешняя политика этой страны не раз неожиданно и круто меняла направления; не забудьте, что она всегда стояла и будет стоять одной ногой в Азии, и нельзя прогнозировать, когда она в очередной раз перенесет центр тяжести с одной ноги на другую. В этом веке она успела показать Востоку свое другое лицо, новое, она во многом нашла общий язык с исламом — а ведь именно они…
— В этом вряд ли кто-нибудь станет с вами спорить, сенатор, — сказал министр. — Но каково ваше понятие о необходимых гарантиях?
— Как минимум — это контроль, — не задумываясь, ответил сенатор. — Чтобы мы были полностью уверены в том, что они не только на словах готовы запустить в космос соответствующую часть своего ракетно-ядерного щита, но действительно хотят и, главное, действительно в состоянии сделать это. Если они откажутся от дополнительного контроля — дело, мне кажется, станет совершенно ясным. Если согласятся — мы заранее должны быть готовы немедленно обрушить на них все формы контроля — нашего, джентльмены, и не из Вашингтона, а там, на местах, на каждой стартовой установке! Поскольку времени в нашем распоряжении мало, все надо делать немедленно и быстро! И вот в случае, если контроль подтвердит их искренность и готовность, тогда, я считаю, мы скорее всего скажем «Да».
— При этом, — тут же дополнил начальник штаба космической обороны, — гарантии должны быть даны и другими азиатскими субъектами — при некотором давлении, разумеется, со стороны России, Китая, Англии, Франции.
— Разумно, — согласился председатель. — Господа?
И обсуждение продолжилось. Но излагать его ход вряд ли стоит: ничего нового по сравнению с уже приведенными выше идеями сказано не было, так что и окончательные выводы, срочно представленные президенту, по сути дела, заключали в себе все те же мысли — только, может быть, несколько иначе сформулированные.
Президент немедленно переговорил с московским коллегой. Что думал глава Российского государства во время этого разговора, нам неизвестно; можно лишь догадываться о том, что требование полной инспекции, хотя и было ожидаемым, все же вызвало у него скорее обиду, чем восторг. Тем не менее он согласился — очень легко, как могло показаться. Но под конец прибавил:
— Я думаю, что нет надобности особо оговаривать принцип взаимности, то есть — одновременно вы примете и соответствующую делегацию наших контролеров.
Тут бы мог вскипеть как раз американец, справедливо подумав: да в конце концов, кто — вы и кто — МЫ?
Однако он заранее знал, что без этого не обойтись: русские, как и Восток вообще, весьма чувствительны к вопросам достоинства и протокольного уважения. Он с детства помнил, что ничто не обходится так дешево и не дает столь громадных дивидендов, как вежливость. Президент был уроженцем Новой Англии как-никак.
— Да конечно же, — сказал он. — Мы готовы принять ваших.
— Впрочем, — утешил его русский, — наша инспекция не будет столь многочисленной: мы ведь вам во всем доверяем.
И — мысленно, конечно, — высунул собеседнику язык. Вслух же — не удержался, чтобы не проговорить под занавес:
— Выехаем — выехайте.
Но это он сказал по-русски. А застоявшийся от безделья переводчик на том берегу лужи, не очень поняв, перевел эту фразу как разговорное пожелание всего наилучшего.
Конец связи.
9
Гридень в последнее время что-то пристрастился к астрономии и нередко, когда выдавался час не то чтобы свободный (таких у него не бывало), но не очень загруженный, приказывал отвезти его в обсерваторию — в институт, вернее, о котором мы уже упоминали, — не только для того, чтобы укрепить отношения с новым директором (это больших усилий не требовало — новый с самого начала не путал этого Гридня с астрофизиком), но проводил иногда и целых полчаса, еще и еще глядя в черное, звездное, простое и непостижимое пространство универсума. Зачем-то это вдруг стало ему нужно, хотя, во всяком случае, не для того, чтобы размышлять о тщете и крохотности всех дел человеческих и его собственных в том числе; скорее наоборот: очень может быть, что как раз непосредственно воспринимаемая бесконечность Вселенной успокаивала его в том смысле, что сколько бы ни приходилось ему в свершении его многообразных дел нарушать всякого рода установления — от Пятикнижия до Уголовного кодекса, — все они были в сравнении с миром столь исчезающе-малыми, что их как бы и вообще не было, а значит, можно было продолжать работу со спокойной совестью. Впрочем, это только лишь наше предположение — что он именно так думал; на деле же мысли его вполне могли быть и совершенно другими — до противоположности.