Внук изложил. И добавил:
— То, о чем это, — оно имеет отношение к своему ремеслу?
Любому другому дед ответил бы, не задумываясь: «Не знаю. Ума не приложу — что бы это могло быть такое». Любому. Поскольку отлично знал, что услышанный текст имеет самое прямое отношение к той секретной информации, которую он не только не имел права распространять, но о которой ему было заказано даже и думать и даже приказано — забыть раз и навсегда. Он бы и забыл, возможно, — если бы не далее, как часа три тому назад ему и еще нескольким коллегам не пришлось совместно с людьми из космических войск наблюдать и считать — причем и то, и другое как раз и относилось к тому, что скорее всего и имелось в виду в объявлении. Собственно, он и внуку ответил то же самое: знать не знаю и ведать не ведаю! Но если любому он отрапортовал бы это немедленно и без малейшей запинки, то в разговоре с внуком невольно промедлил не менее полутора секунд и лишь потом дал ответ. Но внуку этого крошечного сбоя хватило: деда своего он знал наизусть и видел насквозь.
— Дед! — громко сказал он. — Ты не помнишь — кто мне говорил, что врать — недостойно порядочного человека?
— Дима… — пробормотал дед просительно.
— Значит, ничего не знаешь? Только учти, дед: все равно через два дня эта твоя тайна будет известна всем и каждому. Стоит ли нам из-за двух дней рвать дипломатические отношения? Что же, в субботу ты меня не увидишь — и не только в эту. Засим прими уверения в совершеннейшем к тебе почтении — существовавшем до этой минуты. Бай.
— Дима! Да погоди же!..
И в самом деле: послезавтра эта информация станет ведь общедоступной. Да по сути дела, она уже такой стала, она опубликована, разве что в несколько зашифрованном виде. Но Дима-то мастер разгадывать головоломки, так что не через час, так через три все равно докопается до сути. Так что стоит ли портить отношения до такой степени? К тому же…
— Но это только для тебя, понял? Исключительно для тебя!
— Буду молчать, как рыба об лед.
— Так вот. Дело в том… Но предупреждаю: я не произнесу ни одного термина, и ты тоже — обходись эллипсами. Иначе нам даже не дадут договорить.
— Я вообще молчу и только слушаю…
Когда примерно через полчаса разговор закончился, Дима с минуту сидел в неподвижности, раздумывая.
Но размышлял он вовсе не о возможной гибели планеты и всеобщей, в том числе и собственной гибели. Он находился в том возрасте, когда в смерть вообще не верят, во всяком случае — лично в свою; а уж во всеобщий армагеддон — тем более. Он знал, конечно, что в мире существует множество проблем, но ему было известно и то, что есть чертова уйма людей по всему свету — короли, президенты, министры, всякие депутаты и все такое прочее, — которые на то и существуют, чтобы лучше или хуже, но решать эти проблемы; вот они пусть и занимаются. Самого юношу занимала другая проблема, морально-этическая: с одной стороны, полученную информацию нужно было немедленно распространить среди тех своих друзей хотя бы, кто конкурировал с ним в хитроумии и так же, как он, претендовал на звание самого-самого. Распространить — потому что иначе было бы нечестно: обладая информацией, которой у них не было, он получал преимущество, которое среди них считалось незаконным: острота ума была тут ни при чем, а то, что дед его был астрономом, никак не являлось его личной заслугой.
Чтобы выиграть чисто, просто необходимо было сообщить друзьям все то, что теперь было известно ему самому; вот тогда действительно станет ясно, кто из них обладает наиболее развитой интуицией, благодаря которой раньше других увидит то, что нужно, и почувствует, что это — именно оно; тогда ему не придется выжидать, пока тело проявится в движении, но можно будет сразу же хватить трубку и набирать номер.
С другой же стороны — дед ведь говорил о строгой конфиденциальности, и он обещал старику, что будет молчать, как…
Как рыба об лед, да.
Вот!
Разве рыба молчит об лед? Она может биться об лед, это всем известно. Но молчать об лед нельзя.
А следовательно — не обещал он деду никакого молчания. Вот если бы старик потребовал более четкого и однозначного обещания, тогда… Тогда, конечно, слово пришлось бы держать. Но дед удовлетворился сказанным. Значит, сам виноват.
Вот как все просто и ясно получается, если спокойно проанализировать.
Он снова схватил трубку и начал набирать номер за номером, созывая всех, кого считал нужным — десятка полтора друзей-приятелей, — к себе на посиделки. Ну, часов в семь. Нет, для делового разговора. Ну, это посмотрим — может быть, потом, но начинать будем не с этого. И их тоже — если пригласим, то потом. Придешь — поймешь. Давай. Жду.
Все приглашенные собрались, разумеется. У них была такая привычка — собираться вместе то тут, то там. Выслушали молча, но с интересом.
— Только, господа, — предостерег их Дима перед тем, как завершить эту часть встречи и перейти к более традиционной, — это все, как вы понимаете, совершенно секретно. Так что — полное молчание. Иначе доберутся до моего деда и с него штаны спустят.
Все горячо заверили, что дальше них самих новости эти ну никак не распространятся.