Эти и разные другие слова произносил Панкратов, генеральный директор шестьдесят четвертого канала, — вслух, но не очень громко, чтобы не услышали за дверью.
Он уже собирался домой, когда весть о странном объявлении дошла до него. И он сразу же понял, в чем заключалась его суть.
Панкратов скрупулезно выполнял устное соглашение, заключенное с самим президентом: ни слова, о друг мой, ни вздоха — и тебя больше не станут трогать. Выполнял, потому что инстинкт самосохранения был сильнее — и даже не самосохранения, а сохранения канала если не в таком, то почти в таком виде, в каком до сих пор существовал. И все было вроде бы в порядке. Было бы в совершенном порядке, не будь Панкратов — и даже прежде всего — журналистом. Искателем и переносчиком новостей, а новость ценится, как известно, по уровню ее сенсационности. Для журналиста сенсация подобна пище: ее необходимо проглотить, переварить — и так далее. А если это самое «и так далее» задерживается или вообще становится невозможным, носитель сенсации страдает куда более мучительно, чем если бы это был нормальный запор. Панкратов страдал все эти дни — и, как вдруг оказалось, зря: кто-то другой не испугался (хотя ему, может быть, и терять было нечего) — и выбросил новость на рынок. Правда, в этакой полумаске; но ведь и он сам, Панкратов, смог бы сделать то же самое — прозрачно намекнуть, не обязательно же было гнать открытым текстом… Если говорить правду, испугался тогда — и обрадовался тоже: надоела вся эта кампания. А вот теперь — казнись, что не ты первый…
Хотя если подумать — время еще не упущено. Тиви-каналы пока еще молчат. Теперь верхам придется как-то реагировать — и они наверняка соорудят какую-то свою версию, наполовину правдивую (фрикассе из конины с рябчиком, состав: одна лошадь, один рябчик), и запустят ее, конечно, по казенному каналу — по одному из. Тогда и вовсе плохо будет. Упредить! Не терять больше ни минуты!
«Хочешь вслед за Гречиным — на Ваганьково?» — усомнился здравый смысл.
Но Панкратов сейчас был в такой досаде, что на здравый смысл лишь цыкнул — и тот спрятал рожки, как улитка, в раковине. Однако знал, что вскоре он опять покажется, с рожками побольше и поострее. Так что надо было ковать железо, пока молот не сломался. Генеральный директор схватился за телефон:
— Тамара? Слава Богу, ты еще тут… Зайди немедленно: в завтрашнюю сетку придется внести изменения — с самого утра. В первый же выпуск «День нынешний». Давай-давай, время не терпит…
И почувствовал вдруг, как полегчало на душе. Жребий брошен. Как говаривал в древности Кай Юльевич — alea jacta est.
12
Ящик был здоровенным, в нормальную комнату размерами, но глыбу удалось погрузить в него с немалым трудом, Минич даже удивился — как это у него получилось, да еще без единого подъемного крана, просто так, пользуясь веревками и рычагами. Ящик этот был гробом, и сейчас в него уложили не что иное, как покойника; конец глыбе, она умерла и не будет больше причинять беспокойство никому и никогда. Осталось лишь спихнуть домовину в заранее вырытую яму — и как это у него получилось? — и все. Но сперва нужно, как и полагается, заколотить крышку — иначе этот камушек, чего доброго, выберется на свет Божий и снова начнет чудить. Но для последнего действия все готово: стремянка, тяжелый молоток, целый ящик шестидюймовых гвоздей — для вящей надежности.
Минич с помощью Джины поднял крышку, они поднесли ее и установили в нужном месте.
Минич с помощью Джины поднял крышку, они поднесли ее и установили в нужном месте. Ящик лежал на боку, иначе в него никак не удалось бы закатить глыбину. Джина, милая девочка, золотая помощница, прислонилась к крышке спиной, чтобы та плотно прилегала к периметру, Минич же установил стремянку, захватил в горсть гвоздей, подобрал молоток и полез наверх. Заколачивать он решил сверху — чтобы все детали конструкции совпали. И не пришлось бы переделывать. Гвозди положил на стенку, что играла сейчас роль потолка. Поставил один. И принялся вколачивать. Древесина была сухой, податливой, гвозди шли легко. Один, другой, третий, частые негромкие удары…
— Что? Кто?..
Он рывком сел в постели, откинув одеяло. Протер глаза. Вечер уже? Нет, белый день — сквозь узкие щели в ставнях проходили узкие полосы света. А…
В дверь снова постучали — осторожно, но достаточно настойчиво. Теперь и Джина открыла глаза — сонные, не понимающие. Шевельнула губами. Минич приложил к ним свой палец:
— Тс-с…
Она поняла. Рано или поздно это должно было случиться, хотя в последние дни они, несмотря на то что из отношений их как-то выпала любовь, а значит — и близость, — невзирая на это, стали уже надеяться, что доживут здесь до самого конца событий — каким бы он ни оказался. Логически рассуждая, теперь должно было быть уже не до них — когда информация вброшена. Значит, неправильной оказалась их логика. Слишком формальной.
Стучат. Но не на таких напали: так просто их не выманят. Могут, конечно, без труда взломать дверь — но может быть, не решатся на это? Может, это просто очередная проверка — почудилось что-то, и решили проверить? Но вернее всего — это просто жулье какое-нибудь, а может, и московские бомжи добрались до этих мест, ищут местечко, где обосноваться на зиму, вот и проверяют — есть ли тут кто-нибудь, или можно с уверенностью входить. Ну ладно, стучите, пока не посинеете. А если рискнете вломиться…