Это подкосило его. Всего он ждал, но не такого пренебрежения и не такого разочарования во всем — в редакторе, в газете, в стране России, в самой жизни. Он вернулся в квартиру Джины, как говорится, на автопилоте, сразу же бросился к телефону (совершенно забыв, что отсюда звонить ему никак не следовало; впрочем, теперь ему уже все равно стало) и набрал номер Гречина.
На работе главного редактора еще не было. Минич позвонил по домашнему. Уже выехал. Тогда он набрал номер сотового, и тут Гречин наконец откликнулся:
— Да, кто там? В чем дело?
Голос главного был весьма недовольным. Но для Минича это уже не имело ровно никакого значения.
— Это Минич.
— А, Марик. Что стряслось?
— Статьи нет, — только и выговорил Минич в сумасшедшей надежде на то, что произошло какое-то недоразумение, и Гречин сейчас скажет: «Как это нет? Плохо смотрел. Мы просто изменили название», и тут же объяснит, на какой странице надо искать этот материал, или хотя бы начало его.
Услышал он, однако, другое:
— А почему ты решил, что она пойдет в этот номер?
— То есть как?
— Разве я тебе обещал такое? Это, Марик, дело серьезное, и сперва надо показать специалистам — не напутано ли у тебя с терминологией, со всякой спецификой… И вообще — надо посоветоваться, а не так — раз-два и в дамки.
Мы просто изменили название», и тут же объяснит, на какой странице надо искать этот материал, или хотя бы начало его.
Услышал он, однако, другое:
— А почему ты решил, что она пойдет в этот номер?
— То есть как?
— Разве я тебе обещал такое? Это, Марик, дело серьезное, и сперва надо показать специалистам — не напутано ли у тебя с терминологией, со всякой спецификой… И вообще — надо посоветоваться, а не так — раз-два и в дамки. Репутация газеты, знаешь ли ты, слишком большая ценность…
— Когда же? Завтра?
— И не завтра. Дадим тогда, когда сможем. Сейчас много места берут камчатские материалы — президентский визит, и все такое. Вот разгрузимся немного, как раз и согласовать успеем…
Минич ушам своим не верил. Это — Гречин? Тот самый Гречин, что любил повторять: «Для нас есть одно мнение — мнение читателя, один авторитет — читатель, и один закон: читатель должен знать все!»? Нет, что-то должно было стрястись немыслимое, чтобы он…
— Ну что же, — сказал он в трубку сухо. — Если у вас не хватает смелости, найдутся другие люди — посмелее. Статья — моя, и я добьюсь…
— Не советую, — прервал его Гречин голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Не делай глупостей.
Минич секунду искал ответ поядовитее; не нашел и просто брякнул трубку на аппарат. Постоял, сжимая кулаки, дыша тяжело, как в конце третьего раунда. Снова набрал номер — уже другой.
— Отдел писем…
Он постарался говорить обычным голосом, но получилось все равно хрипло и не очень внятно:
— Любочка? Привет. А Хасмоней жив?
— Как всегда — смеется сквозь слезы, — доложила Любочка. — Тебе его выдать?
— С потрохами.
— Людоед, — тут же сказал уже Хасмоней, слушавший, надо полагать, по параллельному. — А пошло бы тебя подальше: что с тобой происходит? Перебрал с утра пораньше? Вообще катехуна?
Хасмоней обожал подобные аббревиатуры, звучащие вполне цивилизованно, даже вроде бы по-японски, при не совсем приличном содержании. И все его знакомые этот язык понимали.
— Если бы. Чего мне надо? Где тот материал, что я вчера тебе сдал?..
— Сразу же вручил шефу. Расписки, правда, не взял — но и уговора такого не было.
— Ты сам его посмотрел?
— А ты меня просил? Нет, конечно: к чему мне? Многия знания дают многия печали — предостерегал еще царь Шломо. Так — заглянул краешком глаза. Лихо закручено. А в чем дело, собственно? Хочешь что-то исправить? Дополнить?
Минич заранее был более чем уверен, что Хасмоней все прочитал, конечно: любопытство его было поистине неуемным. Но почему-то он не любил в этом признаваться.
— Хочу только выяснить — почему он не пошел, — пояснил автор.
— Не пошел сегодня — пойдет завтра. Не впервой.
— Слушай, не в службу, а… Поинтересуйся в секретариате: его куда-нибудь вообще намечают? Тебе они скажут, а меня скорее всего пошлют куда подальше. Да и…
Он чуть было не сказал, что боится показываться в редакции. Но Хасмоней уже после вчерашнего должен был и сам сообразить.
— М-м… Могу попробовать.
— Сейчас.
— После обеда.
— Сейчас. Просто перезвони по внутреннему…
Хасмоней не любил делать что-либо сразу. По его любимой сентенции, всякое дело должно созреть, рыбка — завонять, яичко — подтухнуть, и только тогда их можно употреблять в пищу. И на сей раз он недовольно покряхтел:
— Что — пожар? По-моему, это пустышка.
— Нет. Поверь мне — нет.
— Ну ладно. Хотя и… Давай номер — я тебе сразу же позвоню.
— Записывай…
Минич продиктовал номер.
— В пределах получаса, — пообещал Хасмоней.
— Буду у тебя в долгу.
— А ты что — начал отдавать долги? — не смог не съязвить главный письмоводитель редакции. — Значит, конец света действительно близок.
И положил трубку, дав Миничу лишний раз понять, что материал о конце света им прочитан и принят к сведению.
Ладно. Обождать полчаса. Получить подтверждение того, что статья никуда не планируется — ни на этой неделе, ни вообще. Затем созвониться с шестьдесят четвертым, «Шахматным» каналом. Последний раз они вроде бы остались довольны, приглашали еще. И предложить им. Утереть нос Гречину, оказавшемуся перестраховщиком и трусом. Договориться с телевизионщиками о встрече.