Теперь уже Джине пришлось отрывать его от инструмента. Оказалось, что чуть ли не целый час он смотрел — явный симптом того, что и он этой болезни был подвержен. А когда он оторвался наконец и потер уставшие глаза, она сказала только:
— Ну?
Он же ответил — столь же кратко и содержательно:
— Да-а…
— Не углядел ничего особенного? Хотя — откуда тебе знать…
— Такое впечатление, словно опять впервые увидел мир… Особенного? Откуда мне знать?
— И правда, — сказала она.
— А вот мне показалось…
— Что? — спросил он, потому что она смолкла на полуслове.
— Нет… может, почудилось. Но пока рано говорить; надо вернуться к Люциановым записям и не скользить по ним, а проштудировать всерьез. Тогда, может быть, станет понятнее… Давай установим камеру, и пусть снимает автоматом. Потом сравним — у него были снимки этой части. Тогда и увидим.
— Да что же тебя так смутило?
— Похоже — он вовсе не это тело имел в виду. Но у него там есть, если ты не забыл, раздел такой: «Нарушения конфигурации». Вот в нем и будем разбираться в первую очередь. А сейчас — хватит.
И в самом деле — пора была возвращаться в дом (все тем же путем — через кухонное окошко): на востоке посветлело, а люди в таких местах не спят допоздна и поднимаются с зарей — если, конечно, не пересидели накануне за бутылкой снадобья домашней выделки.
— Да, время, — согласился он. — И проблемы. Ладно, на завтрак нам еще хватит.
— Тут ведь огород.
— Ни-ни. Разве что — если кто-то уже начал его обворовывать, тогда и мы сможем пользоваться понемногу. Иначе — первый же, кто придет проверить печати, заметит, начнет искать следы — и найдет.
Джина согласно кивнула. Как ни старайся, все равно какие-то признаки пребывания здесь людей обязательно остаются. Пусть малозаметные, такие, что не бросаются в глаза, — но они имеются. Другие могут много раз проходить мимо них, не замечая — до тех пор, пока не наткнутся на какой-то ясный, недвусмысленный, который сразу же заставит их мысли выстроиться в этом направлении, — и тогда все то, что только что не замечалось, сразу же начнет выстраиваться в неопровержимую логическую вереницу.
От вышки до окошка они добрались, даже чуть пригибаясь, хотя это, пожалуй, было уже явной перестраховкой. Влезли. Прежде чем снова затворить ставни и раму, Минич, вооружившись веником, свесился из проема и смел с завалинки невидимые сейчас, но скорее всего оставшиеся следы их ног. Сердито фыркал при этом. Джина утешила:
— Может быть, завтра уже сможем выйти открыто. Если тело проносит мимо.
Но сказала она это таким тоном — похоронным, как подумалось Миничу, — что он насторожился:
— Думаешь?..
Она слабо усмехнулась:
— Не обращай внимания. Это у меня с детства: всегда ожидать худшего варианта.
— А как твое ясновидение?
Джина медленно качнула головой.
— Трудно сказать… Во всяком случае, не воодушевляет…
Минич несколько раз прошелся по комнате из угла в угол. Сейчас, перед наступлением момента истины, он просто не мог оставаться в неподвижности: хотелось куда-то идти, бежать, что-то делать, что-то кому-то говорить, кричать, на худой конец — напиться, быть может… Впрочем, эта последняя мысль промелькнула как-то легко, без последствий.
— Не мельтеши, — попросила Джина. — Голова кружится от тебя.
Он неохотно остановился. Сжал губы, прежде чем сказать:
— Ну ладно. Что мы будем делать, если тело уходит, — ясно. А если расклад окажется другим?
Джина медленно подняла плечи. Опустила.
— Погибнем. Как и все другие.
— Глупо, — сказал он раздраженно.
Опустила.
— Погибнем. Как и все другие.
— Глупо, — сказал он раздраженно. — Я не согласен. Если уж все равно конец, надо сопротивляться до последнего. Кричать во весь голос.
— Только покажись на людях. Успеешь ли крикнуть?
— Есть соображения, — сказал он. — Может быть, и успею. Только бы знать. Только бы поскорее узнать!..
— Поспим пока. Я валюсь с ног.
И в самом деле время пришло поспать. Но, начав уже раздеваться, Минич спохватился:
— Знаешь, пожалуй, так не пойдет. Сидеть тут голодными — вовсе не самое разумное. Схожу-ка я в магазин, вот что. Давай поищем тут емкость какую-нибудь — сумку, а лучше — рюкзак. С ним буду больше похож на туриста.
— Что-то не верится мне, — проговорила Джина с иронией в голосе, — чтобы здесь нашелся круглосуточный магазин. Ты все еще мыслишь по-столичному.
— Ошибаешься. Если я сейчас выйду, то пока отойду подальше — так же, как мы сюда шли, крюком, пока по дороге вернусь к деревне, уже не прячась, простым пешеходствующим горожанином, время уже подойдет к открытию: если не в семь, то уж в восемь лавочку наверняка отворят. Тут ведь есть магазин в деревне?
— Есть. Я однажды туда даже заходила. Нормальный для таких мест магазин — всего понемножку. Нужен хомут — купишь хомут, но и съестное тоже есть — без разносолов, конечно, но люди, как видишь, живут…
— На это и рассчитываю. Отоварюсь по максимуму — сколько смогу унести…
— Или — на сколько хватит денег.
— Кстати, как у нас с капустой?
— Какое-то время бедствовать не будем. Пока не проедим последний мой гонорар. Дальше — не знаю.
— Думаю, нас месяцами искать не будут. Найдутся другие дела. Кстати, если там найдется автомат — позвоню Хасмонею. Жаль, что из города не удалось.