— Так вот, насчет, как ты сказал, заявы. Ах, зачем ты так? И чем только она тебе помешала?..
— Постой, постой, Петрович. Да ты о чем?
— Да о ней, понятно, и не делай большие глаза. О ней — о сокровище моем, о Зиночке…
— Ну не понял…
— Да перестань, прошу тебя. Ты ведь знаешь: сколько лет уже я одинок, никого, ну совершенно никого не было. Да нет, девок, конечно, хватало, на ком отзаниматься — но в душе пусто было, знаешь, что это значит? Прямо жить порою не хотелось, вот до чего доходило. И тут вдруг наткнулся я на нее — ну совершенно случайно. И ведь так посмотреть — ничего в ней нет, ни красоты никакой особой, ни какого-то такого уж умения… Но вот прирос я к ней. Прикипел. Полюбил — в мои-то годы и в моей ситуации… Я ведь отчего помирал? От скуки жизни. От бесцельности ее. И она меня из этой ямы вытащила, а никакие вовсе не немцы.
От бесцельности ее. И она меня из этой ямы вытащила, а никакие вовсе не немцы. Просто заново дала желание жить! Вот почему я — такой, каким меня видишь, а не на столе лежу. Вот…
— Федор Петрович, так за тебя только порадоваться можно! От всей души! Раз так — держи ее и не выпускай! Женись на ней, Петрович, — и живи еще сто двадцать лет в совете да любви…
Кудлатый набычился:
— Ты что думаешь — я тебя позвал шутки шутить?
— Не понял.
— Так ведь это ты! Твои люди ее украли! Чтобы меня на пустом месте оставить! Что — решил, что без нее я снова загибаться начну? А вот вам!
— Петрович, да я…
— Брось, брось. Все точно знаю. Где-то ты ее прячешь. И говорю: давай по-хорошему. Потому что если нет — будет серьезная война. А она сейчас вовсе некстати — ты не хуже моего знаешь…
Артист, ну, артист, думал Гридень спокойно, одновременно выражая лицом недоумение, обиду, негодование и даже растерянность — достаточно сложную гамму чувств. Малый театр по нем плачет или другой, где там сейчас «На дне» ставят, — туда его, на нары! Или на другие нары хорошо бы… Но — талант, безусловно. Значит, любовь, вот оно что! Любимая девушка у одинокого мужчины в годах — а вовсе не целительница, у которой и без него мужчина есть, более ей соответствующий. Кудряш и женщина — это вообще… Не спросить ли его: с каких это пор он сменил ориентацию? Что он — на жалость рассчитывает? Нет, конечно. Это понятие ему и вовсе не знакомо. Или на мою глупость? Вроде бы нет у него на то оснований. Чего же ради вся кумедь затеяна? Перебор, Федор Петрович… Скорее всего он просто сбежку делает, как заяц, чтобы я кинулся в ложном направлении. А значит, что-то он уже сделал такое, что хочет от меня утаивать так долго, как только возможно, или пока дело не сделается. А что это может быть? Одно только… И вовсе не приглашение наверх.
Нет, что бабка эта, или девица, ему нужна — сомнения нет. Но он и так ее ищет, а если не находит и если это действительно я ее изъял, то не думает же, что я вот сейчас расчувствуюсь и отдам… Нет, тут другое: он меня уже просмотрел — я ведь, когда дело сорвалось, распорядился жить в нормальном режиме, — знает, что у меня ее нет, и рассчитывает, что я ради сохранения отношений и всего прочего предложу — или хотя бы соглашусь — объединить поиски: понимает, что я тоже шарю по всем сторонам. Но даже и этот вариант — всего лишь подводка к тому главному, для чего мы тут сейчас оба и находимся. Ну, что же: пора переходить к делу, не дожидаясь, пока он сам к нему подведет по кривой. Ладно, поехали…
— Петрович, — сказал Гридень. — Ну, могу чем угодно поклясться, детьми, внуками своими, — нет у меня твоей королевы, никогда она и порога не переступала. Да заведись в моем доме такая женщина — я бы расцвел просто. Я бы в губной помаде ходил — и со щек не стирал, гордился бы… Петрович, а может, она просто нашла кого-то помоложе, пофигуристее — и с ним слиняла? Деньги, конечно, для женщины — три четверти жизни, но ведь… Кстати, ты как ее содержал-то? На подарки не скупился? Тряпки, побрякушки покупал, не жалел зелени?
Кудлатый все еще не желал выходить из роли: видно, она ему нравилась.
— Эй, парень! Да разве я… И золото, и камушки, и…
Хорошей была выдержка у обоих. Ни словом, ни взглядом никто даже не коснулся давешней аферы с попыткой захвата телескопа.
Может быть, потому что в результате каждый остался при своих; перехвати Кудряш инструмент — вряд ли Гридень приехал бы к нему договариваться. Побежденным — ни за что не поехал бы. А сейчас — пожалуйста.
— Слушай! — сказал он как бы внезапно пришедшее в голову. — Выходит, это чтобы хватило бабок ей на подарки, ты стал не такие уж малые куски «Нооснафт» сбрасывать? Они сейчас высоко стоят… А ты стал их сдавать — по краткосрочным фьючерсным. С чего бы, а?
Гридень с удовольствием наблюдал, как на глазах увлекшийся артист возвращается к своему истинному облику — дельца жестокого, умного и беспринципного.
— Считай, что ты меня развлек, — продолжал он. — Ну что — давай по делу? — Он бросил взгляд на часы. — Не то что-то расслабились мы с тобой…
— Стоят высоко, да, — ответил Кудлатый после коротенькой паузы. — Но, кстати, и «Севгаз Лимитед» стоит не слабо, очень даже, — но кто-то вчера начал осторожненько сливать его — тихо, но если подбить бабки, то помногу. Продает на двадцать пятое; не знаешь случайно — кто это? И ведь не только российские бумаги пошли в продажу; вот на Лондонской…