Прошла уже неделя с лишним после их состоявшегося побега.
Тогда, скрывшись от якобы санитаров, они долго бежали, никуда, собственно, не направляясь, стремясь лишь увеличить расстояние, отделявшее их от недоброжелателей — только такими могли быть, по мнению беглецов, преследовавшие их люди. А когда замедлили наконец шаг — не потому, чтобы поверили в свою безопасность, но просто сил не осталось для бега, — Джина не удержалась, чтобы не спросить с отчаянием в голосе:
— Ну что мы кому такого сделали, что за нами все гонятся? Зачем?
Минич ответил не сразу:
— Я ведь говорил уже: наверное, это из-за меня. Слишком много знаю…
— Что тебе известно такое, из-за чего…
— То же, что и тебе — сейчас. Тело. Угроза. Раз за столько времени никто не заговорил об этом громко — значит кому-то интересно держать это в тайне.
Тело. Угроза. Раз за столько времени никто не заговорил об этом громко — значит кому-то интересно держать это в тайне. А я могу эту секретность нарушить.
Джина невольно усмехнулась — хотя у нее и в мыслях не было обидеть его.
— Как же? Станешь на перекрестке и будешь громко кричать: «Люди, вам на головы скоро обрушится небесное тело!»? Через полчаса очутишься в дурдоме — если действительно власти не хотят оглашения.
— Как — не знаю, — признался он. — Ладно, сейчас не до этого. Куда мы пойдем?
Самое время пришло — всерьез подумать об этом. Да и ноги, отвыкшие от такой нагрузки, требовали отдыха, расслабления — хоть на небольшое время.
— Постой. Куда это мы забрались?
— Почему «забрались»? Мы еще в пределах Садового кольца. Еще несколько шагов — и окажемся на магистрали. Погоди, я вроде бы определился. Да, точно. Бывал тут не раз. Тут рядом — Арбат, Смоленка… Людные места. Не пойму только, хорошо это для нас или плохо? Ближайший вокзал — Киевский… Только сейчас все равно электричек нет — до шести и не будет наверняка.
— Вспомнил о нашем плане? Уехать за сто километров?
— Почему-то он мне разонравился. Слишком лежит на поверхности.
— Согласна. А что еще можно придумать?
— Сворачиваем направо. Тут должен быть такой пятачок — со скамейками. Передохнем.
Джина послушно последовала за ним. И в самом деле — маленький скверик был пуст, и скамейки приглашали к отдыху.
— Теперь и я узнала, — сказала Джина. — Вот это — резиденция американского посла, верно? Спасо-хаус.
— Она самая. В пору пожалеть, что мы не американские граждане.
— Вот уж нет. Сядем здесь?
— Дойдем вон до той. Там вроде бы потемнее.
Дошли. Уселись, с облегчением вытянув гудевшие ноги.
— Теперь давай думать, — сказал он. — Хотя у нас даже не то чтобы не было выбора — нам и выбирать-то не из чего. За нами теперь гонятся самое малое три…
Минич запнулся, подыскивая слово.
— Три своры, — помогла Джина. — Которые о нас знают, надо полагать, все. И если мы им действительно нужны, то нас ждут по всем трем адресам.
— Постой, Джина. Давай разберемся. Это ведь за мной гонятся. К тебе никаких претензий быть не может. Зачем же тебе бедствовать со мною? Может, тебе лучше вернуться — ну, хотя бы туда, где нас захватили?
Она покачала головой:
— Ты забыл: тогда ведь приехали именно за мной. Вернусь — и завтра же снова окажусь у моего больного. Только на сей раз стеречь будут лучше.
— Ну, в конце концов, пусть так — что плохого? Тепло, светло, сытно, да к тому же еще и денежно…
— Это надо понять так: я тебе надоела. Да?
— Женская логика, — сказал Минич высокомерно.
— Да или нет?
— Да глупости! Я ведь хочу, чтобы тебе было лучше!
— Мне — или тебе самому?
— Мне лучше, когда ты поблизости, — откровенно сознался Минич.
— Правда?
— Чистая. Присягнуть? Побожиться?
— Поверю. Но почему и мне не может быть так же? Не может хотеться, чтобы ты был рядом?
Некоторое время они молчали: губы были заняты. Показалось сладко — как если бы произошло впервые, и были они школьниками, а не людьми вполне самостоятельными и опытными.
— Ладно, — сказал он, наконец оторвавшись. — Снимаю свой вопрос. Пошли дальше. Ты сказала — три адреса. Но ведь у нас их четыре: про дом Люциана забыла?
— Как раз о нем все время и думаю, — отозвалась Джина. — Он, конечно, тоже на заметке. И туда заглянут обязательно.
— На заметке только у одних. Остальные о нем не знают. И вряд ли СБ поставит их в известность.
— А чем СБ лучше прочих?
— Хотя бы тем, что мы для них — не жизненный интерес, как для твоего больного. И они если и продолжают еще нас искать, то, так сказать, по долгу службы. А это — не всегда сильный мотив. К тому же вряд ли мы у них одни. Вот еще соображение: раз я до сих пор не подал голоса — значит испугался и проглотил язык. Не значит, конечно, что они этот поиск закрыли; но вряд ли станут туда приезжать. Скорее всего время от времени станет наведываться их местный кадр, уполномоченный или как его там.
— А нам от этого легче будет?
— Ну, его мы как-нибудь проведем. Надо только, чтобы внешне дом оставался нежилым. По двору не шастать и вечерами свет не включать.
— Ослепительная перспектива…
— Да ведь не навсегда!
— Ладно, без света еще обойтись можно. Пораньше ложиться, пораньше вставать… Не говоря уже о том, что ночью можно будет наблюдать — раз уж мы окажемся там.