Правда, для того чтобы запустить и второй способ (с первым все было ясно), пришлось сразу после пробежки, проскользнув в собственный кабинет, сделать срочный звонок в надежде, что нужный человек окажется где-нибудь не на другом конце страны; время тут играло решающую роль.
— Hi. Где ты сейчас?
И с радостью услышал протяжное:
— До-ома.
— Можешь быть через час у меня?
— Так сро-очно?
— Лишний вопрос.
— Эм-м… Какой вариант?
— Летний зной, — ответил он, не задумываясь. — И во всю силу. Держу пари — ты не пожалеешь. Включая перспективы.
— Ого! Не шутишь?
— Очень серьезно. Условия приняты заранее.
— Гм. Через час?
— Не позже. Позавтракаешь здесь. Не теряй времени.
— Я уже в дороге.
Вот и страхующий вариант обеспечен…
С этим приятным убеждением Столбовиц направился в ванную — принять душ перед тем, как за завтраком встретиться с человеком, чья возможная судьба занимала его на всем протяжении пробежки.
Но пока он не скажет об этом ни слова: вариант, способный удовлетворить руководство и одновременно обеспечить надежное сохранение гостя от предполагаемых недоброжелателей, требовал некоторой предварительной подготовки.
Впрочем, начинать следовало сейчас же. Еще за завтраком. Столбовиц полагал, что объект операции должен достаточно точно знать о предстоящих ему неприятностях. Намеки на возможные осложнения должны будут еще более встревожить русского. И если поблизости уже существует кто-то, к чьей помощи гость мог бы прибегнуть, он скорее всего попытается снестись с ними уже сейчас и тем самым их засветит. При условии, конечно, что все его действия будут от начала до конца прослежены; однако хозяин дома не сомневался в том, что эту часть дела он способен обеспечить целиком и полностью.
Сам же Столбовиц (считал он), сделав такие намеки, не подорвет доверия к себе, но, напротив, лишь усилит: у гостя достаточно опыта, чтобы понять, что хозяин предупреждает его — в такой форме, в какой только и может сделать это, чтобы не совершить тяжкого проступка против своей Службы.
Вот почему Столбовиц, когда завтрак был в самом разгаре, как бы невзначай проговорил:
— Вернусь к уже затронутой однажды теме: вам не показалось, что военные во время вашей беседы с ними были временами очень уж разговорчивы?
— Я проанализировал их высказывания, — отозвался гость, еще не насторожившись по-настоящему.
— По-моему, в их словах не содержалось ничего такого, что не могло быть оглашено в той обстановке.
— Возможно, по вашим представлениям и не содержалось, — ответил Столбовиц, постаравшись, чтобы в голосе его прозвучало явно уловимое, хотя и не подчеркнутое сомнение. — Однако у них ведь свои критерии секретности. Меня, например, скажу откровенно, несколько озаботило то, что их не очень удивило ваше подозрение относительно природы космического тела. Оно ведь и в самом деле может оказаться творением рук человеческих — только чьих? Я бы в данном случае поставил не на Россию, а на эту страну. Право же, я на их месте поостерегся быть столь откровенным — с их демонстративным равнодушием. Как вы думаете?
Собеседник пожал плечами:
— Эта идея не является столь уж глубокой, чтобы ее следовало считать совершенно секретной. Уверен, что она пришла в голову уже многим. А высказана мною была лишь для того, чтобы оживить их интерес — он показался мне не очень-то активным. Но теперь мне кажется — они ожидали чего-то подобного и рассчитывали, что, наткнувшись на отсутствие интереса с их стороны, я выкажу какое-то смущение или тревогу.
— Вы смогли остаться совершенно спокойным.
— Хотя бы потому, что идея кажется мне нелепой и не может опираться ни на какие реальные факты. Хотя, конечно, у военных — свой образ мысли…
— Вот именно. Уверен, что они сейчас считают, что слишком раскрылись перед вами. И хорошо, если они не станут пытаться исправить эту, как они полагают, ошибку.
Как Столбовиц и ожидал, его визави не стал спрашивать: «А что, вам известно что-то конкретное по этому поводу?» Это было бы уж слишком непрофессионально. Московский гость, чуть заметно улыбнувшись, произнес лишь:
— Я тронут вашей заботой, но не разделяю ваших опасений. Ладно, будущее покажет — кто из нас был прав.
На этом разговор закончился — одновременно с последним глотком кофе.
Собственно, гость собирался спросить — может ли он уже сегодня покинуть этот гостеприимный дом, как хотел. Но теперь приходилось отложить этот вопрос до следующей встречи — скорее всего до вечера: задавать его сразу же после сделанного партнером предупреждения означало бы показать, что сказанное его встревожило. А это было бы несвоевременно: прежде стоило как следует проанализировать все — и то, что было в словах, и — главное — что стояло за ними, хотя и не было произнесено вслух. Такой анализ требовал некоторого времени и спокойной обстановки.
— Какой у вас план для меня на сегодня? — поинтересовался он.
— Как вы, наверное, помните — предполагалось свести вас с помощником президента по безопасности. Но он просил передать его извинения: ваша встреча откладывается на два дня, у него возникли срочные дела. Испытательный полет «Амбассадора»…
Тут Столбовиц умолк — как бы оборвал сам себя. Но слова эти, словно невзначай вырвавшиеся у него, прозвучали, конечно же, не случайно. Все, что касалось экспедиции, являлось, конечно же, секретным. И то, что москвича буквально заставили заглянуть за эту завесу секретности, встревожило его куда больше, чем предупреждение о возможных действиях военных.