Сейчас они напьются, — мрачно размышлял я, — и пойдет веселье — могу себе представить! И куда мне теперь деваться? В море прыгать? Или на мачту лезть — так, что ли?! — Удивительно, но эта дикая идея не вызвала у меня никакого внутреннего протеста. Странно — если учесть, что я очень боюсь высоты: до судороги в лодыжках.
Потом я задремал: усталость, солнцепек и полный желудок сделали свое дело. Поначалу мне снилась всякая параноидальная чушь с активным участием страмослябских пиратов, а запах их потных тел оставался со мной и во сне. А потом мне приснилось, что я осуществил свою идиотскую идею: полез на мачту и устроился там, на рее, как канарейка на жердочке. Голова и не думала кружиться от высоты: все-таки иногда во сне мы становимся удивительно бесстрашными! Морской воздух был неописуемо свежим, а на сердце у меня больше не оставалось ни единого камня. Я знал, что все будет хорошо — или даже уже стало хорошо, а я и не заметил…
А потом я проснулся — или мне показалось, что проснулся. Так или иначе, но я обнаружил себя сидящим на тоненькой рее, между стремительно темнеющим вечерним небом и палубой — так, словно мой сон все еще продолжался. В первое мгновение мне захотелось заорать дурным голосом, но я взял себя в руки и ограничился судорожным сглатыванием слюны. Потом я проанализировал свои ощущения и решил было, что все еще сплю. Во-первых, у меня не было никаких затруднений с тем, чтобы сохранять равновесие. Мое тело чувствовало себя совершенно уверенно, словно тоненькая рея была широченным диваном. К тому же я не испытывал никакого неудобства от того, что сидел на узкой и твердой деревяшке. Я вообще почти не ощущал поверхность реи, с которой соприкасалась моя задница — можно подумать, что я вообще ничего не весил! Голова не кружилась, страха высоты больше не было, и только на окраинах моего разума метались панические мысли о том, что надо бы испугаться. Я поспешно прогнал их прочь — пугаться сейчас было смертельно опасно, поскольку… Ну да, к этому моменту я был вынужден заподозрить, что все происходит наяву: обожаю закрывать глаза на очевидные факты, но в этой области у меня, увы, нет никаких талантов! Я осторожно посмотрел вниз. Пираты столпились вокруг мачты и задрав головы смотрели на меня.
Кажется, они были по-настоящему шокированы происходящим.
— Куляй суды, Маггот! — неуверенно предложил мне капитан.
Я понял, что он предлагает мне спуститься и мысленно скрутил кукиш перед его носом. Спускаться — еще чего не хватало! Я уже окончательно убедился, что не сплю, и еще я понял. что со мной случилось настоящее чудо, странное и как нельзя более своевременное. Больше всего на свете я хотел оказаться в одиночестве, подальше от страмослябских пиратов и их свиней. Что ж, это мне почти удалось! Я вспомнил, с каким отчаянием просил о помощи равнодушное небо над своей головой, повторяя чудесное слово Хугайда — я мог быть доволен: не такое уж оно было равнодушное, это самое небо…
— Ибьтую мэмэ, Маггот! Куляй суды! — Настойчиво повторил Плюхай Яйцедубович. Кажется, бедняга просто не мог смириться с тем, что на его глазах творятся такие странные вещи, и ужасно хотел одного: чтобы все встало на свои места.
— Обойдешься! — весело сказал я, болтая ногами и вовсю наслаждаясь собственной отчаянной храбростью. — Мне здесь нравится, — я вспомнил, что мой собеседник ничего не понимает и добавил — просто, чтобы сделать ему приятное: — Етидрєный хряп, Плюхай Яйцедубович!
Пираты дружно заржали. Кажется, мое выступление доставило им ни с чем не сравнимое удовольствие. Да и мне тоже, чего греха таить!
С мачты я так и не слез: от добра добра не ищут. Мне было вполне удобно — как ни дико это звучит! — воздух здесь, наверху, казался неправдоподобно свежим, почти сладким, ветер старательно надувал яркий парус. Мы шли с хорошей скоростью, и я был почти уверен, что мы доберемся до острова Халндойн именно за десять дней, а не за двадцать, и уж тем более не за сорок! Внизу буянили господа пираты. Как я и предполагал, они напились вусмерть и теперь плясали на палубе, выкрикивая невнятные проклятия ни в чем не повинному звездному небу, и угрожая ему некими загадочными фуздюлями. Я был ужасно рад, что меня там нет: именно так я и представлял себе ад… Впрочем, я заметил, что сам капитан и еще несколько человек время от времени отрывались от вакханалии, чтобы совершить какие-то осмысленные действия с такелажем и прочей мореходной хренью. Это внушало некоторую уверенность, что судьба корабля, как ни странно, находится во вполне надежных руках…
Сбылась вековая мечта интеллигента всегда быть выше обстоятельств! — весело сказал я сам себе на рассвете. — Кто бы мог подумать, что это может выглядеть именно таким образом! — после этого монолога я умудрился заснуть, и еще как крепко! Но я не упал — сам до сих пор не могу поверить, что такое возможно!
Мое высокое положение сделало меня самой привилегированной особой на пиратском судне. Меня боялись и уважали — это было совершенно очевидно. Каждое утро и каждый вечер мне приносили порцию хряпы и на коленях умоляли не побрезговать угощением. Когда пираты поняли, что я не собираюсь спускаться вниз (если честно, я просто очень боялся, что чудо закончится, я наконец-то испугаюсь, не смогу залезть обратно и буду вынужден искать себе место для ночлега на грязной палубе), они впали в отчаяние, а потом нашли в своих рядах героя, который согласился доставлять мне еду. Героя звали Давыд Разъебанович, мне показалось, что он был самым веселым из пиратов — и самым горьким пьяницей: прочие страмослябы начинали гулять сразу после полудня, а Давыд Разъебанович вообще никогда не был трезвым, можно подумать, что его организм был своего рода самогонным аппаратом и самостоятельно вырабатывал алкоголь из всех поступающих в него ингредиентов — даже из воздуха. Дядя был опытным верхолазом и довольно редко падал с мачты — разве что, если очень уж сильно напивался.