— А чего ты переполошился? — удивился Хэхэльф. — По-моему, не всего двадцать дней, а целых двадцать дней — почти вечность!
— Но если у Эбенгальфа ничего не получится, я уже не успею… — я на секунду осекся, потому что мне ужасно не хотелось развивать эту леденящую мысль, а потом договорил: — Я уже ничего не успею исправить. Наступит последний день года, и мне придется убедиться на собственной шкуре, что эти проклятые Гнезда Химер, в которые вы все дружно не верите, все-таки существуют…
— Ох, я как знал, что лучше не стоит говорить тебе, сколько дней осталось до конца года… Какой ты все-таки смешной, Ронхул! — вздохнул Хэхэльф. — У тебя есть древний ветер Хугайда, который всегда готов сыграть на твоей стороне — только позови! — а ты вечно забываешь о нем и жалуешься на судьбу, как портовый побирушка… После таких приключений пора бы стать мудрее!
— Твоя правда, — растерянно согласился я. — Просто ко мне уже вернулась надежда, а человек, у которого есть надежда, всегда слабее и глупее того, кому нечего терять.
— Это верно, — спокойно согласился Хэхэльф. — Мой тебе совет, Ронхул: расслабься пока. Пусть все идет как идет. Если поймешь, что тебя водят за нос — начинай бузить, как вчера. Или устрой заварушку прямо сейчас, если неймется. Главное — не изводи себя пустой тревогой. Насколько я понимаю, пришли твои последние дни в этом мире — наслаждайся напоследок…
— Все-таки ты слишком мудрый, Хэхэльф Кромкелет из Инильбы! — усмехнулся я. — Сейчас ты скажешь мне, что дао, выраженное словами, не есть настоящее дао, и улетишь на белом журавле…
— Чего? — густые брови Хэхэльфа удивленно поползли вверх.
— Ничего, — улыбнулся я, — просто я уже начал наслаждаться напоследок — по мере своих скудных возможностей.
— Ну вот и молодец, — он сказал это мне снисходительно, как мамаша ребенку, который наконец-то угомонился и занялся конструктором Лего.
Эбенгальф тем временем вволю наобнимался со своим приятелем, который при ближайшем рассмотрении оказался таким же белобрысым, как сам Эстєр и еще более красномордым, чем бедняга Таонкрахт. Теперь хозяин замка энергично тащил нас всех за собой — пировать. Сопротивляться его напору было совершенно бесполезно: у Эбенгальфа был врожденный талант массовика-затейника, так что усадить за стол троих не слишком сопротивляющихся мужчин для него было — раз плюнуть.
Слуги Ахамстольфа Эбенгальфа оказались весьма разношерстной публикой. Костюмы — и, самое главное, осмысленные физиономии — доброй половины ребят, которые прислуживали нам за столом, разительно отличались от прочих — сонно ухмыляющейся альганской дворни, такой же, как у его соседа Таонкрахта.
Слуги Ахамстольфа Эбенгальфа оказались весьма разношерстной публикой. Костюмы — и, самое главное, осмысленные физиономии — доброй половины ребят, которые прислуживали нам за столом, разительно отличались от прочих — сонно ухмыляющейся альганской дворни, такой же, как у его соседа Таонкрахта. Я вспомнил слова Хэхэльфа, что в Земле Нао завелась мода на иноземных слуг, и решил, что мой новый приятель Эбенгальф — самый стильный дядя в этом захолустье. И как всех этих бедняг сюда занесло? — сочувственно подумал я, разглядывая экзотические наряды и странные лица прислуги. — Тоже небось, зашли в какой-нибудь подозрительный трактир в Бондохе, а очнулись уже в рабстве… Ну люди живут!
Хэхэльф, тем временем, уже взялся за дело: он вовсю рекламировал свою таинственную приправу, смертельно опасную для нежных желудков дерьмоедов. Он щедро присыпал этим ароматным ярко-алым порошком здоровенный копченый окорок, стоящий в центре стола. Эбенгальф попробовал мясо и остался очень доволен. Ну вот, пошло дело, — насмешливо подумал я, — вот как, оказывается, поворачивается колесо истории, и хрен кто теперь повернет его вспять! Хэхэльф адресовал мне торжествующий взгляд, счастливый и яростный одновременно. Да уж, этот парень умел получать удовольствие от любой игры, в которую брался играть! Мне следовало бы у него поучиться…
Толстый Наоргаль пока не проявлял никакого интереса к окороку, посыпанному ядовитой приправой. Думаю, дело было не в приправе: он вообще не обращал внимания на еду. Просто пил вино, кружка за кружкой, словно находился на службе, и в его обязанности входило уничтожение алкоголя, причем работа оплачивалась сдельно — то бишь покружечно. Хэхэльф некоторое время с интересом наблюдал за ним, а потом достал из-за пазухи мешочек с остатками курмды и предложил Наоргалю. Эбенгальф раскатисто захохотал: очевидно, он заранее знал, что за этим последует. Толстяк поблагодарил Хэхэльфа — вежливо, но как мне показалось, равнодушно — потянулся за пустой миской, сложил в нее курмду и принялся с остервенением толочь ее рукояткой своего меча. Потом залил порошок каким-то вином — знакомый аромат хорошего парфюма навел меня на мысль, что это было недоброй памяти Альганское Розовое — попробовал смесь и задумался: дескать, чего бы еще добавить? Неугомонный Хэхэльф тут же сунул ему под нос свою отраву. Наоргаль принюхался, деловито кивнул, добавил щепотку в свой кошмарный коктейль и залпом осушил миску. Некоторое время он сидел неподвижно, мечтательно уставившись в потолок, потом из его рта вылетело несколько пузырей, напоминающих мыльные, Нидольгаль одобрительно крякнул, снова поблагодарил Хэхэльфа и потянулся за следующей кружкой вина. Мы еще и четверти часа не провели за столом, а он, по самым скромным подсчетам, оприходовал уже не меньше пяти литров! Хэхэльф косился на него с заметным возмущением: кажется он был недоволен столь непростительным обращением с драгоценной курмдой.