— Боятся альганцев? — весело спросил я.
— Да кого они только не боятся! — небрежно отмахнулась она. Потом широко улыбнулась и доверительно сообщила: — Впрочем, для нашей дворни нет ничего страшнее альганцев: у них же там в каждом дворе цакка стоит! А у нас, в Эльройн-Макте, это считается дурным тоном.
— Я столько раз слышал это слово, но так и не понял — что это такое? — Оживился я.
— Что — цакка? Да ничего особенного, такая специальная кормушка для домашней птицы и заодно колодка для непокорных слуг. Эти болваны, хурмангара, почти не чувствуют боли, так что лупить их можно от рассвета до заката — они и не почешутся. А вот когда питуп клюет их в зад, их пронимает.
— Понял! — обрадовался я. — Так я ее видел! В замке Таонкрахта я спал в комнате, под окном которой как раз стояла эта дрянь. И каждое утро на рассвете меня будили вопли очередного бедняги.
— С чем тебя и поздравляю, — расхохоталась она. — Не очень-то вежливо с его стороны — поселить гостя в такой комнате. Ну да что с него взять — альганец, он и есть альганец!.. Ладно, Ронхул, что это мы все о ерунде говорим? Пошли в дом. Не знаю, как ты, а я есть хочу.
У меня не было никаких возражений против такой программы действий, и я мужественно нырнул вслед за ней в темноту замковых коридоров. Зал, куда привела меня Альвианта, был гораздо больше таонкрахтовского — просто стадион какой-то! — но гораздо скромнее. Эти древние стены явно нуждались в косметическом ремонте. Древний пол и древний потолок — тем более. Впрочем, среди этих исторических достопримечательностей обнаружился небольшой оазис — в дальнем углу зала был постелен неземной красоты ковер, окруженный напольными вазами, в которых стояли живые цветы вперемешку с искусственными — некоторые из них показались мне настоящими шедеврами ювелирного мастерства, а другие были похожи на неумелые детские самоделки. В центре ковра стоял небольшой изящный столик, у столика приютились уютные кресла — не такие помпезные, как в гостиной Таонкрахта, зато куда более удобные, в чем я немедленно убедился, разместив в одном из них собственную задницу.
Альвианта села напротив и испытующе заглянула мне в глаза. Она молчала целую минуту, потом заговорила хрипловатым взволнованным шепотом — таким голосом женщины обычно говорят о любви. Впрочем, ее вопрос действительно имел самое непосредственное отношение к любви:
— Ты любишь солено-квашеную умалу, Ронхул? По-улльски, с салом?
Я не выдержал и рассмеялся — от неожиданности.
— Не знаю, — сквозь смех выговорил я. — Никогда ее не пробовал.
— Сейчас попробуешь, — таким же волнующе воркующим голосом пообещала она. И тут же пронзительно завопила: — Мама, сколько можно возиться?! Мы уже полчаса сидим за пустым столом! Мне перед гостем неловко!
— Так уж и полчаса! Вот выдумщица… — в дальней стене зала бесшумно отворилась маленькая дверца, и оттуда вынырнула самая настоящая классическая старая ведьма: спутанные седые кудри, заостренный профиль хищной птицы, темный балахон, ветхий, но украшенный изумительной вышивкой. Вот только глаза у старухи были совсем не ведьмовские: тусклые усталые глаза пожилой женщины — печальное зрелище… Она принесла довольно объемистый бочонок, с явным усилием поставила свою ношу в центре стола, окинула меня равнодушным, но заведомо неодобрительным взглядом и обреченно спросила: — Чего еще подать-то?
— И ты еще спрашиваешь! — Возмутилась Альвианта. — А блюдо? А вилки? Я же не одна за столом, чтобы руками есть! А кубки? А хомайское вино? Только не говори, что все выпито: вчера вечером я сама спускалась в погреб: там стояло еще несколько кувшинов, из тех, что в прошлом году привозили бунабские купцы… И где хлеб, фрукты и сладости? Ты же видела, что у нас гость!
— Вот уж воистину великое событие! — пробурчала старуха, выходя из комнаты.
— Ну вот что с ней делать?! — Альвианта комично приподняла брови. — Не убивать же, в самом деле… Все-таки мама!
— Это была твоя мама? — удивленно уточнил я.
— Ну да, — затараторила Альвианта, — в свое время отец выгнал ее из замка, поскольку она довольно неумело пыталась его отравить: у нее был роман с кем-то из моих дядюшек, или с обоими сразу, и они, ясное дело, ее уговорили. А после смерти отца, когда я усмирила своих родичей: придурковатого дядю Эфольда и этого хитрющего склочника, дядю Бикантномьена, и всем стало ясно, что я — хозяйка в своем доме и на доброй половине земель области Макт, и об этом было торжественно объявлено на совете всех руи Эльройн-Макта, она пришла ко мне и попросилась обратно. Я ее пустила, и мы договорились: я даю ей кров и еду, а она прислуживает мне за обедом, шьет мне одежду, точит мой меч и рассказывает новости, когда мне становится скучно — все лучше, чем постоянно видеть перед собой рожи этих болванов, слуг…
— А ты не боишься, что она и тебя попытается отравить? — усмехнулся я. — От некоторых вредных привычек очень трудно избавиться!
— Знаешь, я об этом тоже думала, — серьезно согласилась она, — и пришла к выводу, что ей это невыгодно. Что она будет без меня делать? Кому она нужна? Если замок достанется кому-то из моих дядюшек, ее тут же выгонят прочь: они до сих пор злятся на нее за эту неудачу с отцом, и за то, что она ему во всем призналась, а еще больше — за то, что она меня родила, я полагаю… Нет, мама — вполне ничего, но иногда ей начинает мерещиться, что она все еще юная и прекрасная хозяйка Хапс Дюэльвайн Гаммо, и ей тут все позволено… Вот так мы и живем, Ронхул Маггот! — неожиданно добавила она с такой изумительной иронией, словно рассказывала мне не о собственной жизни, а о каких-нибудь забавных болванах — героях новой кинокомедии, или просто о соседях…