— На корабле, где же еще! — вздохнул я и неохотно отправился за своей тяжкой ношей. Да уж, прогулка налегке мне сегодня не светила…
Впрочем, прогулка была недолгой. Поселение Бунаба оказалось совсем рядом с берегом — собственно говоря, стоило нам миновать густые заросли высоких прибрежных кустов, и я тут же увидел вдалеке белоснежные домики, здорово похожие на мою собственную недвижимость, оставленную в Сбо, только на плоских крышах некоторых строений стояли разноцветные шатры, их яркая раскраска бросалась в глаза и здорово оживляла пейзаж. К домикам прилагались невысокие заборчики, ухоженные сады, крупные пестрые квадраты огородов и прочие признаки созидательной человеческой деятельности. Честно говоря, я здорово нервничал: а вдруг моя рожа вызовет у этих ребят такое сильное отвращение, что даже все связи Хэхэльфа не помогут мне получить путевку на встречу с Варабайбой…
— Не волнуйся, Ронхул, — беззаботно сказал Хэхэльф. — Если уж ты с чару умудрился поладить, значит все будет путем!
Что касается чару — моих собачек — они теперь следовали за мной, отчаянно виляя хвостами, явно рассчитывая, что в ближайшем будущем я найду свободное время, чтобы повторить пленившую их воображение процедуру почесывания загривков и животиков.
Хэхэльф прибавил шагу, вдохновленный милым сердцу пейзажем, на фоне которого протекало его босоногое детство. Я едва за ним поспевал. К моменту первой встречи с аборигенами я так запыхался, что у меня просто не было сил смущаться. Аборигены оказались двумя загорелыми дюжими детинами в более чем легкомысленных нарядах. На головах у них были те самые матерчатые сапоги, агибубы, которые так насмешили меня еще на Халндойне, только здесь эти головные уборы были гораздо выше — примерно полметра каждый. Впрочем, остальная часть гардероба показалась мне не менее забавной: эти здоровенные дядьки с более чем суровыми лицами были одеты в цветастые пончо до колен. У одного пончо было голубенькое, с рисунком из крупных красных цветов, а у другого — розовое, в яркий желтых горох.
У одного пончо было голубенькое, с рисунком из крупных красных цветов, а у другого — розовое, в яркий желтых горох. При этом они держались с таким достоинством, что мне и в голову не пришло смеяться — я только изумленно покачал головой.
— Хэхэльф! — доброжелательно сказал один из них, увидев моего друга. — Алля фа ндана-акуса!
Второй тоже что-то буркнул — настолько приветливо, насколько позволяла его донельзя мрачная физиономия.
— Что они говорят? — тут же спросил я.
— Здороваются, — пожал плечами Хэхэльф. — Просто здороваются со старым приятелем. Говорят, что вот, мол, какой хороший подарок для старого ндана-Акусы, и все в таком роде… Когда будет что-нибудь интересное, я тебе переведу.
Мрачные типы в карнавальных костюмах недоверчиво косились в мою сторону. Хэхэльф понял, что нас следует познакомить и загнул длиннющую речь на совершенно непонятном мне языке. Где-то в середине его словесного водопада мелькнуло мое имя Ронхул, и тут же захлебнулось в очередном мощном потоке незнакомых слов. Старинные друзья слушали Хэхэльфа с возрастающим интересом и важно кивали время от времени, как бы давая понять, что внимательно следят за нитью его повествования. Его усилия не пропали даром: в финале на неприветливых физиономиях бунаба появилось почти дружелюбное выражение — насколько это было возможно.
— А это — местные куса-баса, то есть зажиточные хозяева, — Хэхэльф наконец повернулся ко мне. — Этого, в голубом пончо зовут Андун, а второго — Чавар.
Мои новые знакомые чинно кивнули мне, услышав своим имена.
— Когда-то мы с ними разорили немало чужих огородов, — мечтательно закончил Хэхэльф. — В детстве мы были прожорливы и необузданны, как какие-нибудь дикие лесные кырба-ате…
— А кто такие эти дикие кырба-ате? — тут же встрепенулся я.
— Увидишь еще, — отмахнулся он. — Пошли лучше — сколько можно топтаться на тропе?!
И мы отправились дальше. Хэхэльфовы друзья детства чинно поклонились на прощание и пошли своей дорогой.
— А они все так чудно одеваются? — спросил я у Хэхэльфа, когда разноцветные агибубы его приятелей скрылись за раскидистыми кронами деревьев.
— Если ты имеешь в виду агибубу, то даже самый последний бунабский нищий непременно имеет такой головной убор — хотя бы одну, совсем коротенькую, из некрашеной материи, но обязательно! — сообщил он. — Для любого бунабского мужчины агибуба — это самая важная часть его имущества. Это и головной убор, и очень крупная денежная единица — богатство человека бунаба измеряется не в количестве купленных им домов и не в поголовье его стада, а именно в агибубах! Кроме того, агибуба — это своего рода обязательный атрибут, пренебрегать которым недопустимо. Любой бунаба может позволить себе выйти на улицу голышом, или завернувшись в старый коврик для вытирания ног, над ним посмеются, но поймут и простят — с кем не бывает! — но выйти из дому без агибубы… Невозможно! И потом, в их понимании, агибуба — это просто красиво. Можешь мне поверить: наши непокрытые головы кажутся им такой же нелепостью, как тебе их колпаки… И только я могу спокойно взирать и на то, и на другое, — неожиданно гордо заключил он.