— Да ничего оно само по себе не означает, — пожал плечами Хэхэльф. — Видишь ли, брань не является частью бунабского языка. Понимаешь, какое дело: бунаба говорят на том языке, который дал им Варабайба. Полагают, что это — его родной язык, поэтому бунаба очень горды тем, что говорят на языке богов. Но в языке Варабайбы совсем не было слов, подходящих для хорошей ссоры. Наверное боги никогда не ругаются… Ну а бунаба — не боги. И когда между ними затевалась свара, они тут же начинали драться, поскольку не могли выразить свою неприязнь к противнику с помощью слов. Потом им надоело драться по пустякам, и они решили, что им требуются хорошие ругательства. Началось с нескольких фраз, которые придумал тогдашний ндана-акуса Середины Острова Пхех. Он собрал всех бунаба вместе и объяснил им, что означает каждое выражение. Всем очень понравилось, так что драк сразу стало поменьше. С тех пор каждый новый ндана-акуса придумывает какое-нибудь новое ругательство, или просто изменяет значение старого, о чем немедленно сообщает своим счастливым подданным и прочим жителям острова на торжественном собрании у скалы Великой Агибубы.
— А что, еще и скала такая есть? — изумился я.
— Конечно, и ты сам ее увидишь, поскольку именно туда мы и отправимся: чаще всего Варабайбу можно застать именно в тех местах. Собственно говоря, форма скалы и стала прообразом бунабских головных уборов!
— Здорово! — резюмировал я. — История возникновения бунабских ругательств — это нечто! Слушай, а нельзя подсказать им парочку? — Я подумал, что это был бы самый идиотский, но весьма эффектный способ оставить свой след в истории этого экстравагантного народа.
— Ты что! — Хэхэльф почти испугался. — Эта привилегия принадлежит только ндана-акусам, даже их сыновья не имеют права высовываться со своими предложениями!
— Ладно, — усмехнулся я, — нельзя, так нельзя… Им же хуже!
Перебранка наших рабов тем временем продолжалась.
Пока Хэхэльф любезно читал мне краткую, но захватывающую лекцию, ребята успели наговорить друг другу множество замечательных вещей.
— Эр ту эр! — язвительно сказал Вєха.
— Лу ту лу хэк ту лу агибуба! — выпалил Хвоп.
— Твой говорит: ты — человек, прислуживающий своим рабам. А мой отвечает: ты чешешь зады моим домашним животным, в то время, как мои рабы гадят в твою агибубу. Дело зашло слишком далеко, пора их приструнить, а то сейчас, чего доброго, начнется драка, — заметил Хэхэльф. Он быстро спрыгнул на устланный коврами пол моей комнаты подошел к переругивающимся слугам и веско сказал им: — Ык! Ун де ак!
Наши суровые слуги тут же умолкли, с неописуемо мрачным видом уставившись куда-то вдаль.
— Пошли купаться, Ронхул, — весело предложил мне Хэхэльф. — Здесь в саду до фига бассейнов: с теплой водой, с холодной водой, с морской водой, с дождевой — на любой вкус!
— Пошли, — обрадовался я. И с любопытством спросил: — А что ты им сказал?
— А, ничего особенного, — отмахнулся Хэхэльф. — Просто велел им заткнуться. И добавил ун дэ ак — это ругательство, обозначающее человека, который унижается перед своими рабами в присутствии их рабов… Ну, не то что бы я действительно имел в виду именно это — просто использовал самый доступный способ выражения, чтобы сказать ребятам, что они ведут себя недостойно.
Я восхищенно покачал головой, ошеломленный сказочными возможностями бунабской ненормативной лексики, и мы отправились купаться, поскольку нет лучшего занятия для праздного человека в теплый день. Во дворе, тем временем, полным ходом шли приготовления к пиру. Многочисленные почтенные рабы папну, все, как один в высоких агибубах и широких штанах, неторопливо раскладывали на примятой после многочисленных пирушек траве круглые циновки и пухлые подушки. Ребята действовали неторопливо, как настоящие художники: положив на землю очередной предмет, непременно отходили на несколько шагов и смотрели, как выглядит вся композиция в целом. К тому моменту, как солнышки решили спуститься пониже, а я понял, что несколько переборщил с водными процедурами, эти вдохновенные парни наконец закончили работу над своей инсталляцией: большой пестрый круг из подушек и циновок благополучно сомкнулся. Начался новый этап священнодейства, папну принялись расставлять многочисленные столовые приборы: миски, мисочки и совсем уж крошечные блюдечки — пока совершенно пустые. Я понял, что не доживу до начала всеобщего чревоугодия и отправился в свою комнату, где тихо, по-партизански уничтожил несколько здоровенных плодов странного вида, но совершенно уникального вкуса.
— Все у тебя не как у людей! — огорчился Хэхэльф. Он застукал меня за поеданием последнего, самого экзотического, плода из его утренних запасов, немного похожего на смешной головной убор бунаба: тоже своего рода сапожок. На вкус сей дар природы напоминал, как ни странно, сдобную булку.
— Кое-что у меня как у людей, можешь мне поверить! — успокоил я своего скорбящего друга.
— Ну, может быть, кое-что, — вздохнул он. — Но кто же так объедается за полчаса до пира?
— Я объедаюсь. А что, было бы лучше, если бы я лег и умер? — возмутился я. — Я ведь даже не завтракал.