Впрочем, в какой-то момент я почувствовал, что начинаю замерзать, и неохотно поплыл назад, ни на секунду не задумываясь о направлении. И правильно: через несколько минут я уже был на берегу и отчаянно мотал головой, пытаясь хоть немного просушить волосы. Потом я мужественно ежился на прохладном ночном ветру, не позволяя себе одеться: меня не прельщала перспектива спать в мокрой одежде под мокрым одеялом, или вовсе без оного. К тому же идея превратить волшебный подарок Урга в пошлое полотенце показалась мне почти кощунственной… Но потом, когда я все-таки высох и забрался под одеяло, я почувствовал себя просто замечательно. Странно устроены люди: совсем недавно я был абсолютно уверен, что моя жизнь может считаться законченной, поскольку ничего хорошего мне уже не светит, а сегодня обнаружилось, что я могу быть почти счастливым и совершенно безмятежным — это я-то, бездомный бродяга, устроившийся на ночлег на пустынном морском берегу, беспомощный шарик перекати-поля, случайно унесенный в чужой мир капризным ветром…
Глава 7
Страмослябские пираты
Мой эксцентричный спутник вернулся затемно, как и обещал. Я проснулся прежде, чем он принялся меня будить: почувствовал его присутствие, тяжелое, как надгробный камень.
— Уже не спишь? — одобрительно отметил Вурундшундба. — Вот и славно, — он исследовал почти полный котел с едой и неодобрительно заметил: — Так ничего и не сожрал! А шуму-то было — вспомнить страшно… Ладно уж, вставай, пора идти.
— Пошли, — вздохнул я.
Мне не хотелось покидать это место. Я здорово подозревал, что мое счастливое настроение останется лежать на берегу, на том самом месте, где я спал, как остаются отпечатки наших следов на мокром песке: с собой не заберешь, как ни крути…
— Знаешь, а мне было очень хорошо здесь, — робко сообщил я своему проводнику. Мне очень хотелось поговорить с ним о вчерашнем вечере: раз уж не удалось сохранить это блаженное состояние, так хоть потрепаться — все лучше, чем ничего! Благо шли мы не так быстро, как раньше, и у меня вполне хватало дыхания, чтобы вести беседу. Его молчание показалось мне вполне благожелательным, так что я осмелел и продолжил: — До сих пор все эти разговоры о том, что ваш мир — самое распрекрасное место во Вселенной, казались мне некоторым преувеличением… Но ночью, когда я купался в море, я начал полагать, что так оно и есть.
— Ага, — насмешливо согласился Вурундшундба, — конечно, тебе начало здесь нравиться. Все очень просто: вчера ты целый день талдычил одно из самых могущественных древних заклинаний, я чуть не рехнулся, тебя слушая! Не похоже, чтобы ты уже вернул себе свое драгоценное могущество, но жить тебе сразу стало полегче… Знаешь хоть, почему ты так страстно хочешь вернуться домой?
— Ничего себе! — я чуть не захлебнулся от избытка аргументов. Но сформулировать их было довольно трудно. — Я, я… черт! Там я — на своем месте, — наконец объяснил я. — И потом, там осталось очень много людей, которых я люблю…
— Вот-вот-вот, это уже теплее, — обрадовался он. — Только дело не в том, что ты их любишь. Это не самое главное. Гораздо важнее, что они тебя любят. А здесь, в мире Хомана, никому нет до тебя дела — разве не так?
— Ну почему, — растерянно сказал я, — бедняга Таонкрахт наверное ужасно расстроился, когда обнаружил, что я сделал ноги… И Мэсэн не очень-то хотел меня отпускать. И… — тут я запнулся, поскольку вдруг вспомнил, что настоящий джентльмен не должен предавать гласности имя своей дамы. Альвианта имела полное право рассчитывать на мою деликатность!
— Чего язык прикусил? — усмехнулся Вурундшундба. — Хочешь сказать, что еще нашлась какая-нибудь девчонка, которая без ума от твоих глаз? Тоже мне, тайна! Но все это не в счет. Никому из этих людей нет дела до тебя. Просто им было лестно находиться в обществе демона, за которого они тебя принимали, вот и все. Наверняка все они строили на твой счет какие-нибудь корыстные планы. И ты это сам прекрасно понимаешь. Поэтому так тоскуешь о месте, которое называешь домом. Твой дом там, где тебя любят. Ты очень просто устроен.
— Как все люди, наверное, — растерянно согласился я.
— Это верно, — насмешливо подтвердил он. — Как все люди. Проблема в том, что ты не можешь позволить себе роскошь быть как все люди.
— Почему только я? На самом деле никто не может позволить себе роскошь быть как все люди, — вздохнул я. — Тем не менее, позволяют — только этим и занимаются с утра до ночи…
— Ну-ну-ну, эк ты расфилософствовался, — неожиданно добродушно откликнулся Вурундшундба. И тут же ворчливо добавил: — Все хорошо в свое время! Ты лучше давай, шевели ногами, а то плетемся мы с тобой, как на свои похороны.
Это было, мягко говоря, некоторым преувеличением, но я послушно прибавил шагу. Примерно через час мое усердие было вознаграждено: нашим взорам открылась вполне живописная бухта, на зеленых волнах которой жизнерадостно подпрыгивало симпатичное парусное суденышко, смутно похожее на знакомые мне картинки в энциклопедиях для детей: не то приблизительная копия скандинавского драккара, не то поморская лодья. С ярко-алого паруса на меня неодобрительно взирал канареечно-желтый лик неумело, но старательно нарисованного солнышка. У небесного светила имелись суровые раскосые глаза, малиновый румянец во всю щеку, нос-кнопка и лягушачий рот, оскалившийся в глупой, но недоброй улыбке. Я понял, что мы пришли: корабль со столь недвусмысленно разукрашенным парусом просто не мог принадлежать нормальным законопослушным гражданам — только пиратам!