посыльный, но вспомнил что-то я снова обратился к сержанту:
— Хэллер!
— Да, сэр!
— Закурить есть?
— Так точно, сэр!
— Дай сигарету.
— Пожалуйста, сэр! — Сержант красиво и четко — словно специально тренировался — выхватил из нагрудного кармана пачку сигарет, протянул
уорент-офицеру. Тот вытащил одну сигарету, помедлив, поразмыслив, взял еще одну. Поблагодарил:
— Спасибо. Свои кончились, а ночь длинная.
— Да, сэр.
— Вы тут недолго давайте. Перед рассветом тревога может быть. Отсыпайтесь.
— Ясно, сэр. Скоро закончим.
— Ну-ну…
Уорент-офицер, спрятав трофейные сигареты за обшлаг кителя, ушел. И муштра возобновилась.
Было уже совсем темно. Над черными сопками поднялся в звездное небо месяц — тонкий, словно след от ногтя. Из-за темных казарм, с той
стороны посадочной площадки, где стояли ангары, доносилось грохотание, слышалось мерное постукивание, там зарницами вспыхивали отблески
электросварки — техники разбирались с новым оборудованием, проверяли его, доводили до ума — времени у них почти не оставалось, и они
трудились даже ночами. Главный инженер Форпоста был настоящим фанатиком работы…
— Все на сегодня, — устало сказал сержант через полчаса. — Покурим и пойдем спать. После прогулки на свежем воздухе спится хорошо, по себе
знаю. Сигареты есть?
— Я не курю, сэр.
— Покурим и пойдем спать. После прогулки на свежем воздухе спится хорошо, по себе
знаю. Сигареты есть?
— Я не курю, сэр.
— Это правильно. — Сержант мял в пальцах сигарету. — Я до армии тоже не курил. А тут начал.
Они присели на ступенях трибуны, с которой не так давно приветствовал их начальник отдела информации — брехун, если говорить проще.
Сержант щелкнул зажигалкой, поднес огонек к сигарете, затянулся, выдохнул дым в ночное небо. Долго смотрел на месяц. Сказал тихо:
— На Луне, по последним данным, шесть баз экстерров.
Павел тоже посмотрел в небо. Нашел среди звезд красную искорку — возможно, Марс. Сказал:
— И на Марсе три.
— Да… И вроде бы на спутниках Юпитера. А может, и еще где-то… Далеко, чертовы твари. Нам до них не дотянуться.
— Когда-нибудь, сэр, мы очистим от них всю Солнечную систему.
— Когда-нибудь…
Павел смотрел в небо и вспоминал дом. Думал об отце, которого совсем не помнил. О матери и сестре. О Тинке — впечатлительной, смешливой
Тинке, веселой девчонке, которая однажды вдруг изменилась, стремительно повзрослела.
А когда-то они тоже вот так смотрели в небо, и он показывал ей Марс и рассказывал об экстеррах, а она ежилась и прижималась теснее. Тогда
ему нравилось пугать ее. Теперь же…
— Ходят слухи, затевается третья экспедиция, — сказал сержант.
— На Луну?
— Нет, на Марс.
— Нанесем удар по логову?
— Может, узнаем что-то новое про этих тварей. Вдруг найдем самих хозяев?
— Две экспедиции ничего не дали.
Сержант помолчал. Потом заявил жестко: — Я буду туда проситься. Я уже готовлю рапорт.
Павел посмотрел на него. Напомнил то, о чем не было надобности напоминать: — Первые две не вернулись.
— Знаю.
— Все погибли. Весь десант.
— Космолетчики вернулись.
— Они не высаживались на поверхность.
Сержант пожевал губами сигарету. Повторил тихо: — Я буду туда проситься.
Они помолчали, задумавшись каждый о своем.
— Слушай, Писатель, — всем телом повернулся к Павлу сержант. — Ты на меня не обижайся, ладно? Я иногда кричу, ору, могу и кулаком двинуть,
но ты не обижайся.
— Нет, сэр.
— Ты пойми, я ведь совсем не такой, каким кажусь. Я не настолько туп и не так груб, как выгляжу. Это — роль. Погоны — это как маска. Я
надеваю форму и начинаю играть роль. Такие уж правила. Иначе нельзя.
— Понимаю, сэр.
— Понимать не надо. Главное — не обижайся. Обид на войне быть не должно.
— Да, сэр.
— Думаешь, мне доставляет удовольствие гонять тебя тут два часа? Да я сам спать хочу. Просто уж роль у меня такая. У каждого своя роль… —
Сержант затянулся в последний раз, щелчком выбросил окурок — алая стрелка рассекла ночь, ударилась о бетон и рассыпалась мелкими искрами.
— А знаешь, какое самое страшное наказание было у нас в учебке? — Сержант встал, потянулся, кряхтя. — Не марш-бросок, не шагистика на
плацу. Это для настоящего солдата на пользу и в удовольствие. А нас заставляли учить стихи. Запирали в карцере с книгой, и, пока не
вызубришь, не расскажешь наизусть отрывок, из карцера не выйдешь.
Запирали в карцере с книгой, и, пока не
вызубришь, не расскажешь наизусть отрывок, из карцера не выйдешь. Чем больше провинность — тем больше учить. Я Шекспира читал, и Гёте, и
Шиллера. Гомер — это настоящее мучение. И ваших тоже знаю — Пушкина, Чехова.
— Чехов — прозаик, сэр, — заметил Павел, поднимаясь и отряхиваясь.
— Да, — кивнул сержант. — Мне он тоже никогда не нравился. Пошли спать, а то как бы не устроили нам тревогу за три часа до подъема…
Когда они уже поднялись на освещенное крыльцо своей казармы, сержант придержал Павла за руку:
— Слушай, Писатель… — Казалось, он чего-то смущался.
— Да, сэр.
— Ты забудь, что я там тебе говорил. На плацу. Забудь, слышишь! Это я так… Ерунду всякую нес…
— Да, сэр. Понял, сэр.
Сержант секунду смотрел Павлу в глаза, потом отвел взгляд и пробормотал:
— Зря… Это все чертовы звезды…
Тревогу устроили за полтора часа до подъема.