решение.
Ведь не они первыми открыли огонь. Они только защищались.
Поэтому они надеялись, что наказание будет не слишком суровым.
И только пессимист Рыжий реально оценивал ситуацию:
— Убийство офицера и гвардейцев нам не простят.
2
Два дня их перевозили с места на место, словно специально выматывая.
Сначала их держали в тесном железном бункере, похожем на обычную топливную цистерну. Затем у них отобрали коммуникаторы и на грузовом
геликоптере перебросили в тюремный блок какого-то Форпоста Здесь было много незнакомых людей, но никто не мог сказать ничего конкретного —
похоже, эти люди сами не понимали, где находятся. Той же ночью за ними пришли, снова сковали руки за спиной, ткнули холодным стволом меж
лопаток:
— Вперед!
Несколько часов они тряслись в закрытом кузове грузовика, пытаясь разговорить угрюмых конвоиров. Потом их выбросили на какой-то глухой
железнодорожной станции, передали в руки новым сопровождающим. Эти оказались более словоохотливыми. Они даже угостили арестантов куревом и
бутербродами в вакуумной упаковке, но рассказывать о конечной точке маршрута наотрез отказались. Впрочем, по некоторым намекам можно было
понять, что направляются они в уже знакомые места.
Древний тепловоз, стуча колесами на стыках изношенных рельсов, доставил их на таежный аэродром, где на взлетной полосе дожидался своих
пассажиров перегруженный самолет.
— Скоро будете на месте, — сказал один из конвоиров.
— Это должно нас обрадовать? — спросил Рыжий. — Или же наоборот?
Его вопрос остался без ответа…
Когда они приземлились, им надели на головы черные мешки и долго куда-то вели: сперва по бетону, потом по неровной мягкой земле, затем по
каменным ступеням, по железному полу. Шаги звучали гулко, лязгали дверные засовы, скрипели замки. Трижды арестантов ставили к стене,
заставляли поднять руки, расставить ноги и тщательно обыскивали.
Потом их разделили по двое и развели.
Первое, что увидели арестованные бойцы, когда с их голов сдернули мешки, были блестящие никелем решетки.
3
В тюрьме было чисто, как в больнице. Стены и потолок сверкали белизной. Полы мылись два раза в день. На светильниках не было ни единой
пылинки.
Только вот забранные решетками камеры совсем не походили на больничные палаты. И тюремщики не носили белых халатов.
Кормили здесь неплохо, три раза в день. С заключенными обращались вежливо, почти уважительно. Случались, конечно, разные неприятные
инциденты: однажды кто-то поджег в камере туалетную бумагу, подпалил матрац; другой раз беспокойный узник принялся орать благим матом
посреди ночи, требуя немедленно его выпустить.
С такими арестантами не церемонились, охранники врывались в камеру целой толпой, и крики
избиваемого служили предостережением для остальных.
Павел и Гнутый сидели в одной камере. Соседями справа были Рыжий и Маркс. В камере слева обитали Некко и Ксенакис. Они не могли видеть друг
друга — камеры были разделены глухими стенами, но, просунув руку меж прутьев решетки, вывернув плечо, можно было дотянуться до соседей —
помахать им, показать неприличный жест, передать записку, обменяться рукопожатием. Главное, чтобы в этот момент рядом не оказалось
охранника. Иначе рука неминуемо опухнет.
Громко разговаривать также было запрещено. Наказаний за нарушение правил существовало множество, и самым неприятным являлось помещение
провинившегося в мокрый холодный карцер, где стоять можно было лишь согнувшись.
Двое суток находились здесь бойцы. И этого времени им хватило, чтобы освоиться, выучить новые правила поведения, принять их.
Десантники всегда легко ко всему приспосабливались.
— Рыжий передал, — сказал Гнутый, — что Шайтан сидит в третьей камере. С ним какой-то уголовник.
— Уж лучше бы Некко посадили с уголовником, — сказал Павел.
— Ничего, Шайтан с любым человеком может общий язык найти.
Они лежали на нарах, чуть более жестких, чем казарменные койки. Переговаривались негромко, делая большие паузы, порой круто меняя тему
разговора.
— Как думаешь, сколько нам дадут?
— Не знаю. — Гнутый пожал плечами. — Надеюсь, не больше пяти лет.
— Пять лет! — Павел с тоской смотрел на старинную монетку, подаренную сестренкой. — Целых пять лет!
— Рыжий говорит, что нас вообще не отпустят.
— Ну почему они тянут? Долго нам еще здесь сидеть?
— Не все ли равно, где? Уж лучше здесь, чем в штрафных частях.
— Я обещал вернуться! Я не могу так долго ждать!
Ударилась о прутья решетки канареечно-желтая резиновая дубинка. Краснолицый охранник заглянул в камеру, процедил сквозь зубы:
— Тихо.
— Все нормально, командир, — успокоил его Гнутый. Охранник обшарил цепким взглядом тесное пространство камеры: два узких лежака,
металлический унитаз в углу, умывальник, маленькую пластмассовую полку на дальней стене. Он выразительно глянул на Павла, пригрозил
дубинкой. И ушел, цокая подошвами по железному полу.
А с другой стороны донесся новый звук — постукивание, позвякивание, громыхание. Это раздатчик еды катил по светлому чистому коридору свою
замызганную тележку с тремя горячими бачками и горкой одноразовой посуды.
Пришло время ужина.
Значит, еще один день близился к концу.
4
Утром сразу после переклички, за полчаса до завтрака, к Павлу пришли двое в форме службы внутренней безопасности. Все тот же краснолицый