цепляют нам на запястья перед тем, как бросить в бой?
— Коммуникаторы?
— Забудь о коммуникаторах и прочей дребедени! На нас надевают браслеты с ядом! Если ты откажешься выполнить приказ, если ты замешкаешься,
если окажешься не там, где должен был быть, то… Сначала тебе просто будет очень больно. Если этот намек ты не поймешь и не исправишься, то
впрыснутый яд тебя обездвижит. А примерно через час, если никто тебя не подберет, ты умрешь… А иногда они поступают еще хитрей и еще проще.
Перед тем как бросить в бой, тебе просто делают прививку. И если ты в заданный срок не вернешься на место, то не получишь лекарство от той
гадости, что плодится у тебя в крови, и загнешься… У них много способов заставить тебя делать то, что ты не хочешь делать.
— Но это невероятно! Невозможно!
— Что именно?
— Мы же люди!
— Нет, мы не люди. Мы живые трупы. Все думают, что смертная казнь давно отменена. Но на самом деле она просто отсрочена.
— Кто этим занимается?
— Чем? Наказанием? Исполнением наказаний? Те люди, что направили тебя сюда.
— Кто они?
— Мы сами.
— Кто они?
— Мы сами.
Бригадиру надоел этот разговор. Он хотел смотреть телевизор. Там шла передача о животных. Ведущий рассказывал о собаках.
Давным-давно, в прошлой жизни, у Дизеля была собака.
Кобель.
Он нахмурился, пытаясь вспомнить, как его звали. Джек ? Джин?
Джей!
Здоровенный Лабрадор. Добрый и ласковый со своими, он свирепел, когда рядом оказывался кто-то чужой, становился неуправляемым и мог
броситься даже на хозяев. Пришлось его усыпить, потому что такому псу не место среди людей.
— У тебя когда-нибудь была собака? — спросил Дизель.
— Нет. — Павел покачал головой и обернулся на телевизор. Подвинулся чуть-чуть.
Какое-то время они молча смотрели передачу.
— Собаки произошли от волков, — повторил бригадир вслед за ведущим. — Мы приручили их, чтобы использовать на охоте. У них были качества,
которых не было у нас, у людей.
— К чему ты это, бригадир?
— Знаешь, какая собака самая опасная?
— Разъяренная.
— Да… — Дизель первый раз за все время разговора посмотрел Павлу в глаза. — Но я сейчас не о том… — Телевизор бригадира больше не
интересовал. Его мало что могло заинтересовать по-настоящему, потому что за лагерными стенами он видел почти все. — Не бойся собаку,
которая тебя облаивает. Самая опасная собака та, что бросается молча, без предупреждения. Она не будет на тебя гавкать, она не будет
скакать кругами. Она просто кинется на тебя и вгрызется в глотку… Вот сюда… — поднял он руку к горлу. — Только рык… Только звериный рык… И
никакого лая…
2
Товарищей Павел нашел на вытоптанной баскетбольной площадке. Потерявший бороду Маркс и сильно похудевший Грек лежали на длинной
пластмассовой скамье, подставив голые животы солнцу. Рыжий, Шайтан и Гнутый делали вид, что играют. Они лениво перекидывались мячом,
похожим на помятый апельсин, финтили, неспешно обводя воображаемых противников, и, прорвавшись к кольцу, останавливались, долго аккуратно
целились и, лишь тщательно вымерив движение, бросали мяч. Только малорослый Шайтан играл поживее. Получив пас, он все норовил прыгнуть к’
самому щиту и положить мяч в корзину сверху. Со стороны попытки эти смотрелись забавно.
— Возьмете в команду? — спросил Павел.
— А ты играть умеешь?
— Нет.
— Тогда возьмем…
Павел скинул мятое, давно не стиранное хэбэ, снял майку, сложил одежду на скамье, наказал Марксу и Греку:
— Присматривайте!
— Да у тебя там и взять-то нечего, — сказал Грек, почесывая ввалившийся живот.
— Зато что-нибудь подсунуть можно, — ответил Павел, прыгнул на площадку и перехватил летящий мяч. Сейчас ему хотелось бегать, скакать,
метаться. Хотелось драться, биться. Пусть с друзьями, пускай только за мяч.
Ему необходимо было выплеснуть злость, что постоянно копилась в нем.
Иначе однажды она прорвется.
— Может сыграем двое на двое? — предложил Гнутый.
— Только при условии, что Шайтан играет не со мной, — сказал Рыжий.
— Тогда давайте играть трое на одного…
Солнце припекало.
Шел последний летний месяц, и ночи становились все холодней. Утренняя роса уже не освежала, а студила. Все чаще наползали в лагерь из леса
туманы, все гуще они становились, все холодней. Серая мгла, в предрассветной тиши окружив лагерь, сразу со всех сторон, словно по команде,
тихо пересекала минное поле, просачивалась через колючую проволоку, через высоковольтную сетку, взбиралась на бетонную ограду и
переваливалась через обе стены — и внешнюю, и внутреннюю…
Во всем чувствовалось — скоро осень.
Потому дневное тепло становилось все желанней. И каждый погожий день штрафники стремились провести на свежем воздухе под солнечными лучами.
Они забирались на накалившиеся покатые крыши бараков, они вытаскивали матрацы и одеяла, расстилали их на скамейках и прямо на земле, они
мастерили подобия гамаков.
В ясный день почти весь лагерь высыпал на улицу. Загорающие люди смотрели в небо и видели там лишь облака и солнце.
А на заключенных сверху смотрели дула пулеметов…
— Пятнадцать лет! — крикнул Рыжий, получив мяч. — Они дали мне пятнадцать лет! Эти гады сделали меня стариком!
Они не стали играть друг против друга. Они продолжили играть против незримого воображаемого противника. Вчетвером. Одной командой.