иногда никто не возвращается.
— Должно быть, текучесть кадров здесь большая, — сказал Гнутый. — Ты сам сколько здесь, бригадир?
— Семь лет, — сказал Дизель. — Я старожил.
— И за что тебя сюда запрятали?
— Запомните еще одно правило. — Бригадир остановился. Впереди за стеной дождя что-то смутно темнело. — Не рекомендуется спрашивать, кто за
что сюда попал. И тем более не следует верить полученным ответам. С этим ясно?
— Да.
— Ну и хорошо, — сказал Дизель. — Мы как раз пришли. Вот ваш новый дом.
5
Бараки на обычные казармы походили мало. Больше всего они были похожи на огромные цистерны, почти целиком вкопанные в землю, — только
покатые крыши с вытянутыми овальными оконцами виднелись снаружи. Для того чтобы попасть внутрь, необходимо было спуститься на три метра по
железной пологой лестнице. Широкие двери бараков никогда не запирались — они могли защитить от непогоды, но не от внезапных визитов охраны
или начальства. А ночные обыски были здесь делом обычным.
Внутри бараков не было никаких перегородок. Только туалет отделялся от основного помещения легкой тканевой ширмой. Вдоль выгнутых стен
выстроились лабиринтами двухъярусные койки. К их спинкам были прикручены небольшие этажерки для личных вещей — и никаких закрытых тумбочек!
Пара столов, несколько табуретов, одно рассохшееся кресло и оплавленный, широкоэкранный, постоянно включенный в сеть телевизор дополняли
убогое убранство барака.
Здесь было тепло и душно. Воздух вонял мочой и потом. Под потолком колыхались тенета паутины и табачного дыма, — чего больше — не
разобрать. Стены были разрисованы углем. Картины особым разнообразием не отличались — в основном женские силуэты. И множество однотипных
надписей: год, прозвище, номер, настоящее имя — так штрафники оставляли о себе память.
— Ваши места, — сказал Дизель, махнув рукой в сторону коек, на которых лежали свернутые матрацы и одеяла. — Занимайте, располагайтесь.
Новички разошлись, выбирая себе места. За ними следили — за каждым шагом, за каждым движением. Обитатели барака оценивали своих новых
соседей, присматривались к ним.
— Писатель! — позвал Гнутый. — Ты чего там мешкаешь? Давай к нам. Мы тут тебе кровать заняли.
Павел поспешно шагнул к товарищам. И запнулся о чью-то протянутую ногу, потерял равновесие, схватился за чужую койку, чтобы не упасть.
— Эй, убери руки! — взвизгнул встрепанный малолетний коротышка с кривым носом и глазами-щелками.
Это он подставил ногу, и Павел не
сомневался, что специально. — Руки! Не лапай чужое, сука!
«…Постарайтесь не ввязываться в ссоры…»
— Извини. — Павел разжал ладони, продемонстрировал их коротышке. — Я случайно.
— Значит, тебя зовут Писатель? — коротышка шмыгнул носом, усмехнулся. — А я Клоп. Знаешь, почему меня так прозвали? Потому что я пускаю
кровь! — Он махнул рукой перед лицом Павла, и в пальцах его блеснула сталь.
Павел отступил. Внимательно осмотрел коротышку — тому на вид было лет семнадцать. Как он здесь очутился?
— Чего пялишься, ты? — Клоп снова показал на мгновение острую стальную занозу, прячущуюся в пальцах. — Чего глаза вылупил? Смотри, не
вытекли бы! Я это быстро!
Павел отвел взгляд. «…Никогда не деритесь…»
— Эй, карапуз. — Гнутый встал рядом с Павлом. — Ты чего буянишь?
— А ты заткнись, горбатый! Не с тобой разговаривают!
— Спокойно, — негромко обратился к другу Павел. — Они нас прощупывают. Просто проверяют, как мы себя поведем. Не поддавайся на
провокации. — «Он хотел бы верить, что так оно и есть на самом деле». — Помнишь, что старший сказал?
«…Держитесь вместе. На охрану не надейтесь…» Они одновременно посмотрели на бригадира. А тот словно ничего не замечал. Сидел в кресле,
положив ноги на приставленный табурет, глядел в телевизор и о чем-то беседовал с тремя штрафниками.
Оставив неразобранные постели, встали плечом к плечу с товарищами Рыжий и Шайтан, Маркс и Грек. Ничего не сказали, надвинулись на
пританцовывающего от возбуждения Клопа.
— За что малыша обижаете? — раздался голос сверху. С верхнего яруса койки, за которую, чтобы не упасть, хватался Павел, свесились волосатые
ноги. — Шустрые вы какие, только-только прибыли, а уже порядки свои наводите!
Заскрипели койки, зашевелились вокруг люди, ожили. Застучали голые пятки о пол. Вытянулись по стенам черные тени.
— Не троньте Клопа!
— Вы, там! Не в свое дело лезете! Двое разбираются, третий не мешай!
— Клоп, тебе помочь?..
Черные фигуры надвигались все ближе. Их было не очень много, но они были здесь хозяевами.
«…Здесь полно всякого отребья…»
Уткнувшийся в телевизор бригадир делал вид, что ничего не слышит.
— Отходим, ребята, — негромко сказал Гнутый.
И они отступили: держась вместе, не поворачиваясь спиной к возможной опасности, оглядывая недружелюбные лица, пытаясь найти союзников или
хотя бы сочувствующих.
Им не стали мешать, их отпустили, им позволили уйти. Им преподали урок, и этого на первое время было достаточно.
Даже самые закоренелые бандиты понимали, что озлобившегося человека невозможно контролировать. Им невозможно управлять, ведь страх не
сдерживает его.
Озлобившийся человек подобен бешеному псу: никогда не знаешь, на кого он бросится и когда.