Она шла по границе внешнего круга, левой рукой доставала из корзинки и бросала на землю цветы. Розы. Алые и белые. И черные. Атласные лепестки скручивались и осыпались, очерчивая еще один круг, из которого, если верить сказкам, не было выхода.
Когда коснулся земли последний бутон, Цветочница улыбнулась и шагнула к Артуру.
— Стой! — приказал ей Альберт.
Тени у впалых глазниц стали отчетливей, а глаза заблестели, как будто Цветочница накапала под веки белладонны. Она остановилась. Качнулась вперед, потянувшись к Артуру. Правая рука метнулась из?под шали — тонкое запястье, а вместо ладони страшный, синеватой стали серп.
— Не шевелись.
Шелестящий голос, с присвистом, словно плети ветра скользят над травами.
Цветочница замерла как стояла. Под углом к земле, с протянутой рукой?серпом. Шаль скользнула с круглого плеча, открыв нежную, белую кожу.
— Кто тебя прислал, девица? — Это снова Артур.
И Альберт приказал все с тем же шипящим присвистом:
— Отвечай.
— Хозяин! — Провыло, как ветер в каминной трубе. Но тут же вернулся к Цветочнице прежний ласковый голос, и она почти пропела: — Хозяин приказал мне забрать вас двоих, вас двоих, а двоедушца я возьму сама.
Возьму. Возьму. Как только глупый мальчик отпустит меня. Ведь ты не можешь удерживать меня вечно, маленький колдун.
— Кто твой хозяин?
— Отвечай.
— Он не маг, не колдун, не друид, не человек и не дух, он есть и его нет. Отпусти меня, злой мальчишка, пожалуйста, отпусти. Я возьму твою кровь.
— Где твой хозяин?
— Ах, я не знаю, не знаю… Мне нужна кровь, колдун, кровь, разве ты не знаешь?.. — Под тонкой кожей страшно проступали жилы, Цветочница тянулась серпом к своей левой руке. — Он повсюду, он здесь, там… за кругом. — Закаленное острие коснулось нежной плоти, взрезало руку от запястья до локтя. — Как сладко. Как больно…
Блестящие глаза помутнели, закатываясь под веки.
— Ладно. — Артур брезгливо поморщился. — Зако, выводи лошадей.
— А она?
Не удостоив хайдука ответом, храмовник взял торбу с овсом, зачерпнул полной горстью и рассыпал зернышки по выгоревшей земле. Вокруг терзающей свою плоть Цветочницы, дальше, шире, ровным слоем, как будто решил засеять круг изнутри.
— Вот твой дом, — сквозь шелест просыпающихся зерен таким же шелестом тек голос Альберта, — эти зерна — твое пристанище. По одному в каждый урожай. Прорастай и умирай в них. Снова и снова. Пока не станет стеблем и не сгниет последнее из зерен.
— Но на стеблях будут новые зерна, — она уже не выла, она хрипела, потому что серп развалил пополам гортань, — новые зерна…
— А то! — хмыкнул Альберт уже нормальным голосом. — В том и смысл.
Садясь на своего мерина, Зако оглянулся на покинутый лагерь. Неопрятная куча плоти, накрытая пятнистой шалью, еще вздрагивала в золе. А серп снова и снова взлетал над ней, холодный, неумолимый.
— Едем, — приказал Артур, не оборачиваясь, — к утрене опоздали, так хоть к первому часу поспеть надо.
* * *
А дальше пошло по накатанной, как будто участь Цветочницы всю нечисть в округе раззадорила. Под крышей ночевать ни разу не пришлось — Артур запретил. Строго?настрого.
— Вы что, всегда так ездите? — ворчал недовольный Зако, которому уже до чертиков надоело спать на земле.
— Когда как, — объяснил Альберт. — Если пост Храма есть в деревне, мы там ночуем, а нет — значит нет.
— Так где ж те посты?!
— Восточнее, — отрезал Артур.
Хватит, мол, болтать, Золотой Витязь, и скажи пастырям сердечное спасибо за то, как славно они людей от нечисти хранят. Пастыри в валящихся отовсюду напастях были, конечно, не виноваты. Сейчас уже Зако понимал, что и чудищ и нежить действительно кто?то наводит. Кто? Артур грешил на Триглав. Может, и правда. Невелика, конечно, птица, Артур Северный, однако поглядишь, как они с Альбертом с тварями управляются, и во многое верить начинаешь. Хотя бы и в то, что древнее Зло пробудилось и с извечными врагами своими расправиться хочет.
— Легко вам жить, — бросил Зако однажды после очередной ночевки, когда братья из арбалетов, без магии даже, расстреляли целую стаю железных вранов, — все у вас само выходит. Попробовали бы, как хайдуки или, вон, как обычные храмовники, чтоб с кровью да через смертный страх. А то один молится, второй огнем жихает. Велика ли доблесть.
— А доблесть тут при чем? — удивился Артур.
Не отошел еще, видать, славный рыцарь от Галеша. С менестрелем он вчера вежливый был, и песни слушал, и беседой не гнушался, а стоило Зако главным стать, так диво дивное — подменили сэра Артура! Не иначе в Миротворце тоже двое разных прячутся. Один — для Галеша, второй — для Золотого Витязя. А тут вдруг, извольте радоваться, снизошел до ответа.
— Доблесть для дураков, — сказал Альберт, уже когда собрались да поехали.
Один — для Галеша, второй — для Золотого Витязя. А тут вдруг, извольте радоваться, снизошел до ответа.
— Доблесть для дураков, — сказал Альберт, уже когда собрались да поехали. Долго думал маг. Видать, было над чем. — Мы ведь не за доблесть. Нам сказали дело сделать, мы едем и делаем. То, что по дороге попадается, — это помехи, досадные, но незначительные. Вот с крещением твоим разобраться или там короля эльфийского проведать — это дела, это и опасным может оказаться. Правда, Артур?