— У вас ремонт закончился?
— Нет еще.
— Не уеду.
— Зашибись!
— Не выражайся, — рыкнул старший, — сейчас отправлю рот с мылом мыть.
— И уши надерешь, — счастливо вздохнул Альберт.
— Обязательно.
Стерлядка, завидев Серко, оживилась и, вытянув голову над перегородкой, радостно заржала.
Жеребец хрюкнул в ответ, однако вполне дисциплинированно прошел в свой денник, не позволив себе в отношении дамы никаких вольностей.
— Дрессированный, — оценил Альберт
— Ну дак бью не жалеючи. — Подбежавшему конюху Артур отдал седельные сумки. — Кусаться вот никак не отвыкнет
— А?а, — протянул младший, опасливо отходя подальше от жеребца, — кусается — это плохо.
— Угу. Ты Стерлядку дрессировал, как я велел?
— Ну… — На пол упала длинная тень, и Альберт с облегчением оглянулся на вошедшую Ветку. — О! Рыжая, видишь, да, он приехал! А ты гoворила…
— Здравствуй, Артур, — подбирая юбки, девушка вошла в денник, — как съездил?
— Как всегда — Рыцарь застегнул на Серко мягкий ошейник с цепью.
— Ты погостишь, или домой ночевать поедешь?
— Я, вроде, домой приехал.
— Ну конечно, — она улыбнулась, — ты только не подумай, что я… Я просто… я имела в виду, твоя комната в гостинице…
Артур положил на перегородку денника седло, бросил сверху войлочный потник.
— Распорядись?ка, чтобы в гостиную вина принесли. И воды.
— В какую гостиную?
— В круглую. — Артур взглянул на Альберта. — Вы с ней закончили?
— Ага, — гордо кивнул тот, — мы с нее начали
— Может, ты хоть пообедаешь сначала? — заботливо спросила Ветка.
— Не сегодня.
— Как знаешь, — сказал она уже значительно суше. Развернулась и ушла.
— Понятненько, — уныло подытожил Альберт. И уставился в пол.
— Что тебе понятно?
— Не уживетесь вы.
— Братик, — Артур перестал чистить Серко, развернулся к младшему, — так всегда бывает, или почти всегда. Ревность — паскудная штука. Но ревность, моя или Ветки, еще не означает, что ты должен выбирать. Ясно тебе?
— Нет.
— Врешь.
— Ясно, — вздохнул Альберт, — только неправильно как?то получается.
— Я тебя люблю, — улыбнулся Артур, — и она любит. Что ж тут неправильного? Я через пару дней уеду в Сегед…
— Опять?
— Дела. — Артур виновато пожал плечами. — Здесь мне нужно Старого встретить. Он приедет на днях вассальную клятву герцогу давать.
— Старый — это тот, что у оборотней главный? Крестить их будете?
— Еще не знаю, мы или епископская церковь. Я хотел тебя с собой позвать.
— В Сегед?
— В штабе делать нечего, — хмыкнул Артур, — у меня опять эти… особые поручения.
— Опять по всему герцогству из конца в конец? А на окраинах сейчас чудищ полно.
— Не хочешь, не езди.
— Как это не хочу? — взвился Альберт. — Конечно хочу! Когда?
— Как только торжества закончатся Все. Договорились. Теперь бери вон щетку и помоги мне этого скота вычистить.
— А он не укусит?
— Он маленьких не трогает.
* * *
Ветке нравился новый исповедник, священник ордена Пастырей. Он был молодой, с такими красивыми, внимательными глазами, и очень добрый. Нет, он без всякого снисхождения накладывал епитимью, если Ветка действительно была грешна, но исповедь всегда выслушивал с глубоким сочувствием. И Ветка не раз ловила себя на том, что прежде чем сделать что?нибудь не очень хорошее, задумывается: а что сказал бы об этом отец Константин? Зачастую одна только мысль о том, что он расстроится едва ли не сильнее самой грешницы, останавливала от проступка.
Разве это не прекрасно? Чем грешить и каяться, не лучше ли не грешить?
Однако сегодня Ветку угнетали не мысли о ее маленьких прегрешениях. Она прослушала повечерие, хотела поставить свечку иконе Божьей Матери, но показалось: огромные глаза Богородицы сияют той же холодной синевой, что у Артура. Ветка зажгла свечу перед Спасом и сжала в кулачках концы завязанного под подбородком платка.
— Что же мне делать, Господи?
— Ты сегодня припозднилась, дочь моя. — Отец Константин подошел совсем неслышно. — Как же твой жених отпустил тебя через весь город? Скоро стемнеет, а в нашем квартале небезопасно.
— Я пришла исповедаться, отче.
— Право же, Ветка, — он ласково улыбнулся, — от твоего дома куда ближе до церкви святого Михаила, чем до нашего скромного прихода. Впрочем, мы, разумеется, только рады тому, что ты не забываешь свой старый храм.
Впрочем, мы, разумеется, только рады тому, что ты не забываешь свой старый храм.
— От моего дома… — Ветка сильнее сжала уголки платка и неожиданно всхлипнула: — Это не мой дом, отче. Он вернулся, он меня ненавидит, и если… если он скажет, Альберт просто выгонит меня?а… — Она разрыдалась так сразу и взахлеб, как будто вся тревога, весь страх, что копились в душе целый месяц, решили прямо сейчас выплеснуться слезами.
Отец Константин не растерялся и, кажется, не удивился. Взял Ветку под руку и повлек в маленькую комнатушку над молельным залом. Там усадил на стул, протянул кружку с легким вином:
— Выпей, дитя мое. И если хочешь плакать — плачь, слезы облегчают боль.
Потом она рассказала ему все. О страшном рыцаре с глазами, каких у людей быть не должно. О его голосе, от которого становилось страшно и Ветка сама себе казалась замарашкой, случайно оказавшейся на балу Его Высочества, нелепой, выставленной на посмешище, и все смотрят, а дамы брезгливо прикрываются веерами. О том, что его называют Миротворцем, да?да, она знает точно, его называют так, а ведь Миротворец умер сто лет назад. Умер! Даже о его топоре Ветка вспомнила, пока маленькими глотками пила вино из большой кружки. Об огромном, ужасном, сверкающем топоре. И об Альберте, попавшем под власть этого чудовища, нет, не топора… Альберт такой хороший, но он как слепой…