моим ощущением была паника, мне показалось, что я сейчас провалюсь в
преисподнюю вместе с этим озером. Появилась вибрация, которая ощущалась и
кожей, и слухом. В воде она воспринималась особенно остро, потому-то мне и
чудилось, что весь мир сейчас дрожит и рушится.
Я оттолкнулся и устремился к поверхности. Странная дрожь продолжалась,
преследовала, и хотелось поскорее покинуть воду, вылететь из нее пробкой.
Наверху по воде шли странные, геометрически одинаковые волны, отчего озеро
напоминало ковер с рельефным рисунком. Надежда стояла на берегу,
застегивая комбинезон. Я выбрался из воды — вибрация чувствовалась и
здесь, земля дрожала. Я так замерз, что не мог даже говорить, у меня
буквально зуб на зуб не попадал.
— Что мы тут натворили? — наконец произнес я. Надежда не ответила, только
показала на озеро. И тут я услышал всплеск. Мощный, громкий, словно из-под
воды всплывала подводная лодка. Я обернулся, выронив куртку.
— Получилось, — прошептала Надежда. Поверхность озера словно набухла,
округлилась, а затем потоки воды, пенясь и разлетаясь фонтанами брызг,
устремились в стороны. И я увидел свой подводный город. Он поднимался,
медленно вырастал из глубины, освобождался от тяжелого холодного плена.
Вода мощными струями стекала со стен прямоугольных черных коробов,
создавая шум водопада. В лучах заходящего солнца появлялась и снова
пропадала радуга.
Поверхность воды еще раз вздохнула и высвободила основание — платформу, на
которой были установлены черные коробки. Вскоре дрожь прекратилась, было
слышно только, как все тише и тише стекает вода.
Девушка посмотрела на меня и улыбнулась. Я стоял потрясенный, не отрывая
глаз от рядов черных коробов, уходящих к середине озера. Вода плескалась
теперь под толстой решеткой-платформой, на которой остались лежать груды
камней, затонувшие бревна, сучья и прочий мусор, скопившийся в озере за
сотни лет.
— Пошли, — позвала Надежда, и я почувствовал, как она волнуется.
Мы перебрались на платформу, подошли к одному из коробов. Девушка провела
по нему пальцами. Он и в самом деле напоминал размерами железнодорожный
вагон, но выглядел более плоским. Надежда взяла в руку свою магнитную
дубинку, включила, перехватила поудобнее. И вдруг с размаху ударила по
черной шершавой стене. Раздался глухой хруст, по стене разбежались
трещины. Она ударила еще раз, пробив дырку, из которой тут же поползла
густая бурая масса.
— Помогай! — крикнула Надежда, и я подошел, приготовив тесак.
За несколько минут мы разделались с контейнером.
За несколько минут мы разделались с контейнером. Стены были хрупкими и
отваливались крупными кусками. После каждого удара приходилось
отскакивать, чтобы не увязнуть в бурой массе, которая продолжала выползать.
Короб еще раз жалостно хрустнул, и последняя стена обрушилась,
рассыпавшись на куски. Начинка растекалась по платформе блином, уходя в
прорези. Я увидел внутри продолговатое тело знакомых очертаний, и прежде
чем с него стекли остатки консерванта, я уже понял, что это такое.
Надежда перебралась через обломки контейнера, стерла ладонью бурое тесто с
металлической поверхности.
— Ну вот… — тихо проговорила она. — Не зря мы надеялись.
Перед нами стоял истребитель — настоящая боевая машина, сохранившаяся
настолько хорошо, что даже металл обшивки не потемнел, а продолжал
сверкать.
Я сбегал к повозке, принес несколько кусков мешковины. Вдвоем мы начали
протирать корпус, убирая следы бурой размазни. Она стиралась хорошо и не
липла к рукам, поэтому через несколько минут истребитель стоял перед нами
во всей своей красе. Мы ходили вокруг, прикасались к холодному металлу,
заглядывали через стекло в кабину.
— Ты думаешь, он сможет летать? — спросил я.
— Думаю, сможет, — ответила девушка, и я понял — если не сможет сразу, то
она его заставит. — Все это было рассчитано на очень долгое хранение.
Практически на вечное. Потому что мы не могли позволить себе роскошь
строить новые машины, если старые еще годятся для дела.
— Вечное хранение, — повторил я. — Вообще-то, любые машины устаревают, и
нет смысла хранить старье.
— Это не старье! — вскинулась девушка. — Это хорошие машины. Вполне
пригодные для боя. Делать лучше не было необходимости, поэтому мы не
тратили сил на это. Хватало и других дел.
Я хотел заметить, что не бывает предела совершенству, но все же промолчал.
Эта девочка жила в особенных условиях, и не мне судить, насколько она
права.
— Давай поедим, — устало сказала она. — Придумай что-нибудь, а я пока
начну его оживлять.
Я кивнул и отправился к повозке. Скинул навес, разбил его на дрова. Солнце
уже почти спряталось, вот-вот могли прийти сумерки, а за ними — ночь.
Разводя огонь, я поглядывал на девушку. Она открывала клапаны и карманчики
своего пояса, доставала инструменты, ходила вокруг истребителя, что-то
делала. До меня доносились щелчки, металлическое звяканье. Пару раз
Надежда подходила к огню погреться. Мы здорово продрогли в воде, и я
боялся, как бы кто-нибудь из нас не заболел.
Потом мы поужинали. Это была наша последняя еда, и я думал, чем питаться
завтра. Выкапывать коренья или собирать в лесу падаль?
— Вы случайно еду не консервировали вместе с техникой? — в шутку спросил я.