— Даже нужно.
Подняться удалось без труда. Немного кружилась голова, но это почти не
мешало. Доктор и сестра оценивающе смотрели на меня, следя, не свалюсь ли
я с первым же шагом.
Ничего подобного. Я чувствовал себя довольно бодро. Постояв немного и
убедившись, что ноги меня слушаются, я взял да и вышел из палатки.
Медицинская братия восприняла это как должное.
Зеленый луг, на котором мы так беззаботно загорали, напоминал теперь
полигон для бомбометания. Почва была вздыблена и вывернута наизнанку,
перекрученный дерн громоздился небольшими горными хребтами. Тут и там
мелькали оранжевые комбинезоны экспертов, поблескивали приборы в их руках.
Бригада уже вовсю работала.
Вскоре я нашел Петьку. Он сидел, привалившись спиной к походному
бензогенератору, безучастно наблюдая за работами.
Заметив меня, он махнул
рукой куда-то в сторону.
— Там дают горячий чай.
— Не хочется, — ответил я. — Что начальство говорит?
— Да ничего… Попытались меня допросить, но ничего не добились. Мне не
очень хочется сейчас разговаривать. Начальник бригады в вагончике, они там
наши кассеты просматривают.
— А Гришаня?
— Его уже увезли в город. Он что-то никак в себя не мог прийти. Но вроде
опасности нет. Надо и нам по домам разбегаться. Пойдем, доложимся
начальнику, он обещал дать машину до города.
— Полностью тебя поддерживаю. На работу завтра будем выходить?
— Как хочешь. Я, пока не высплюсь, никуда не пойду. Почему-то жутко спать
хочется. Доктора сказали, что все в порядке, просто отдохнуть нужно.
Он подкрепил свои слова широким зевком. Только теперь я заметил несколько
ссадин у него на лице.
— Петя, а что, у меня такая же исцарапанная физиономия?
Он посмотрел на меня, махнул рукой.
— Нормальная. А вот у Гришани фонарь под глазом. Ему не повезло…
…Мы подъезжали к городу вместе с сумерками. Мне так лень было доставать
ключи, что я стучал в дверь, пока Лерка не открыла.
— Никакого ужина, — сразу сказал я. — В душ — и спать.
Лера очень понятливая и никогда не станет донимать расспросами. Когда я
выбрался из ванной комнаты, постель была уже приготовлена. Я завалился в
нее и почувствовал, как напряжено тело. Хорошо бы сейчас сто грамм для
снятия стресса. Жаль, не держу дома спиртного.
Через минуту Лера принесла кружку чая и бутерброд с моим баварским сыром.
Умница. Чувствует, что ужинать я отказался только от усталости, а на самом
деле голоден, как волк. Надо будет завтра обнять ее, сказать что-нибудь
хорошее. Она так это любит. Не забыть бы только. Скорее всего забуду, как
всегда.
— Олежек, — я увидел, что она очень смущена. — У меня туфли совсем
протерлись. А я как раз нашла недорогие. Мне половину денег мама дала, а
остальные я, если можно…
— Нет, нельзя, — остановил я ее. Затем поставил пустую кружку на пол и
свалился на подушку, на лету закрывая глаза. — Завтра отдашь маме ее
половину, потом возьмешь в моем столе деньги и купишь все, что надо.
— Мне только туфли, — обрадовалась Лера. — Я как раз нашла дешевые,
хорошие…
— Не надо «дешевые хорошие». Купи просто хорошие, — я уже начал засыпать.
— Все, я сплю. И ты ложись.
— Сейчас лягу, только рубашки достираю.
Она погладила меня по руке и вышла. Я услышал, как плещется вода в ванной.
Лера стирала мне рубашки. Надо будет все-таки похвалить ее завтра.
Я часто ловлю себя на мысли, что несправедливо равнодушен к ней. Я почти
не замечаю женщины, которая ждет меня допоздна над кастрюлями с остывшим
ужином, которая встает на час раньше, чтоб приготовить завтрак и почистить
мне ботинки, бегает с тяжелыми сумками по магазинам, избавляя меня от
всяких домашних проблем. Которая, наконец, просто любит меня — искренне и
бескорыстно.
А между тем, я обязан ей не только завтраками и всегда чистыми рубашками.
Через некоторое время после гибели Надежды я остался совсем один. Это
произошло, когда всем надоело приходить ко мне. Странно, но до этого я
даже не предполагал, каким мучительным может быть одиночество.
Человек-одиночка представлялся мне независимой, немного загадочной фигурой
со своим тайным миром. Оказалось, что фигура эта вовсе не загадочная, а
просто жалкая, и ничего более. Это я узнал по себе.
Одиночество навалилось на меня во всей своей неприглядности.
Одиночество навалилось на меня во всей своей неприглядности. Я не хотел
возвращаться домой после работы. А возвращаясь, трепетно заглядывал в
почтовый ящик — вдруг там какая-нибудь весточка из внешнего мира? Но ящик
обычно был пуст. Я поднимался по лестнице, чтобы взглянуть на дверь —
может, кто-то оставил в ней записку? Может, кто-то вспомнил наконец обо
мне и кому-то я оказался нужен?
Но и записок не было. Никто обо мне не вспоминал.
Дома я включал погромче телевизор, чтобы разогнать вязкую застойную
тишину, и жарил картошку или яичницу. Выглядывая в окно, видел стариков,
играющих в домино, и завидовал им.
Я даже боялся засиживаться в туалете — вдруг позвонят в дверь, а я не
успею добежать и открыть.
Но в мою дверь никто не звонил. А если и звонили, то это оказывались либо
вечно спешащие женщины из ЖЭУ, либо какие-то беженцы с просьбой дать денег
или колбаски.
А потом появилась Лера.
Оказалось, мы учились в одной школе, только она была на класс старше. Все