но все чаще до меня доносились отдельные знакомые слова.
Я понял, что пора бы открыть глаза.
Я находился в конюшне, это было ясно даже с закрытыми глазами. Меня
поместили в клетку, где положено стоять лошади, и через прутья на меня
печально смотрел мой сосед — старый, изможденный многолетней работой конь.
Я поднялся с грязного дырявого тюфяка и подошел к дверце. Она была закрыта
снаружи, но я свободно мог бы дотянуться до запора через прутья.
Подумав, я решил этого не делать. Раз уж меня поместили сюда, значит,
имели на то свои соображения. Может, они меня боятся. И, как знать, не
дадут ли мне с перепугу палкой по голове, заметив, что я выбрался на
свободу.
Я вернулся на тюфяк и сел. Мой взгляд упал в угол клетки, где кто-то
поставил бесформенную посудину с водой и еще одну, поменьше, на дне
которой темнела какая-то масса, похожая на подгоревшую кашу. Рядом лежала
маленькая кривая морковка. Мне, конечно, очень хотелось есть, но я медлил.
Внешний вид угощения не сулил никаких наслаждений.
И тут меня словно подбросило. Где одежда?! Я вскочил и осмотрел себя.
И тут меня словно подбросило. Где одежда?! Я вскочил и осмотрел себя.
Неизвестный доброжелатель втиснул меня в серую куртку и штаны,
напоминающие тюремную робу. Рядом с тюфяком лежали два коротких сапога,
сшитых из плохо выделанной, одубевшей кожи. Мой двубортный костюм,
рубашка, галстук исчезли, а вместе с ними — пистолет, карточка, фонарик и
множество других полезных вещей. Это никуда не годилось. Я чувствовал себя
ограбленным и беззащитным. Особенно угнетало исчезновение оружия и
документов, ведь к этим вещам у меня было воспитано трепетное отношение.
Рядом продолжали говорить невидимые мне люди. Возможно, они находились
буквально за стеной, в такой же клетке, как и я.
Я крикнул. Голоса смолкли. Раздались осторожные шаги, и через несколько
секунд перед дверцей остановился маленький сухой старичок с очень
любопытными глазами. Одет он был в короткий коричневый халат, засаленный
чуть ли не до зеркального блеска. Откуда он вышел, я так и не понял. Вслед
за ним появился высокий щекастый парень, одетый примерно как и я. Они
стояли и молча рассматривали меня с величайшим любопытством. Я заметил,
что у обоих на поясе висят круглые деревянные коробочки размером с банку
сгущенки.
— Выпустите меня, — дружелюбно попросил я.
Они настороженно переглянулись, но, чувствовалось, ничего не поняли. Еще
бы. Я сказал это по-русски.
Но ведь я мог объяснить им, чего хочу. Я почти знал их язык, требовалось
только вспомнить нужные слова. Еще пару минут мы стояли молча, глазея друг
на друга, все это время я копался в памяти. Наконец удалось составить
длинную фразу, смысл которой сводился примерно к следующему: «Я хотеть
через дверь ходить гулять». Более удачных слов вспомнить не удалось.
Наверно, я был в тот момент похож на немецкого солдата, попавшего в плен к
русским партизанам.
Для наглядности я просунул руку через клетку и коснулся запора. Старик с
парнем вдруг испугались и попятились. Я отдернул руку — чего доброго
отрубят.
— Надо позвать старост, — проговорил парень. Возможно, он сказал не совеем
это, но я понял его именно так.
Они повернулись и поспешно пошли прочь, настороженно оглядываясь.
Я сокрушенно вздохнул и вернулся на тюфяк. Мне следовало всерьез подумать
о том, как обходиться без переводчика. Говорят, что хороший способ выучить
чужой язык — это стараться думать на нем. Я имел преимущество. Мне не
нужно было ничего учить, а только вспоминать.
За последующие полчаса одиночества я достиг в этом некоторых успехов.
Ощущение было удивительным. Стоило посмотреть на предмет или представить
его себе, как откуда-то бралось слово и прочно занимало место в памяти.
Это было похоже на волшебство. Правда, не всегда получалось удачно —
например, я не мог вспомнить, как назвать лежащую в углу морковку, не
говоря уже про мой пистолет.
Кстати, морковку я все-таки сгрыз, омыв ее водой из плошки. Она оказалась
обыкновенной, правда, какой-то подозрительно сочной.
Наконец за мной пришли. Двое угрюмых верзил с ножами на боку явились моему
взору, позади семенил уже знакомый старик в халате.
— Здравствуйте, — вежливо сказал я на местном наречии.
Старосты переглянулись, но ничего не ответили. Дверные петли жалобно
скрипнули, и две пары мощных ручищ вцепились мне в одежду. Я терпеть не
могу хамства, однако сейчас было не лучшее время показывать свои боевые
навыки. В этом грязном длинном помещении мне сочувствовали, наверно,
только лошади. Они грустно смотрели, как меня волокут к выходу, и мне
хотелось сказать им что-нибудь на прощание.
Дневной свет на мгновение ослепил. Затем я увидел широкий двор,
ограниченный с одной стороны высоким забором, а с остальных — постройками
разного размера, примыкающими друг к другу. В нос сразу ударил гнетущий
запах гнили. Во дворе было много людей, у них под ногами бродили индюки,
свиньи и прочая живность. Возле забора темнели кучи каких-то овощей,
охраняемые тремя мордоворотами с ножами и палками. В самом центре двора
стоял обычный колодец с воротом, окруженный обширной лужей. Я по
возможности старался побольше увидеть, но моим конвоирам это не