контейнеры для раненых хранились — если кто-то совсем тяжелый был, его
замораживали и спокойно отправляли на континент для восстановления. Я
послушала и тоже залезла. Вот и все. Не знаю, может, я случайно заморозку
включила, а может, она как-то сама… Все, выходит, погибли, только я
осталась.
— Да нет, похоже, что не все, — задумчиво проговорил я. — Здесь теперь
полно людей — не от сырости же они завелись? Значит, кто-то выжил. Только
нам с тобой теперь от этого никакого толку, потому что слишком много лет
прошло.
— Да, но… Мы на острове, — проговорила Надежда, внимательно заглядывая
мне в глаза. — А ведь есть еще и континенты.
— И что же? — спросил я.
— Может, там…
— Нет, — решительно оборвал я. — Там в лучшем случае то же самое. А в
худшем — просто мертвая пустыня. Пойми, девочка, если бы где-то
сохранились города, истребители, культура — нас и этот остров давно бы
нашли. Две разные цивилизации не могут жить рядом и при этом не замечать
друг друга.
Я сознавал, что этими словами убиваю ее последнюю надежду. Но иначе
нельзя. Можно верить в лучшее, однако нельзя излишне обольщаться на этот
счет. Возможно, на континентах сохранилось или появилось что-то лучшее, но
тот мир, который знали я и Надежда, утрачен навсегда, и с этим можно
только смириться.
— Ты рассказала мне столько странного… я хотел сказать, страшного. Сеть
обороны, базы, станции… Я правильно понял, что Холодные башни ставились
для защиты станций?
— Какие еще башни?
— Высокие, черные. Ты что, забыла?
— На некоторых станциях были башни, но не для защиты… Постой, может, ты
говоришь про вышки наблюдения?
— Да какие к черту вышки?! Я говорю про огромные железные столбы, от
которых идет холод и которых боятся аэроиды. Ясно теперь?
— Ничего не ясно. Я не видела никаких черных столбов.
— Не видела?! — изумился я. — Значит, не вы их построили?
Надежда пожала плечами, с недоумением поглядывая на меня.
— Я не очень понимаю, о чем ты говоришь.
— Ну ладно… Еще поймешь.
Надежда замолчала, задумчиво глядя в одну точку. В моей голове роем
проносились мысли, вопросы, но ни один я не мог выбрать в качестве самого
важного на этот момент. Вообще-то этот долгожданный разговор ничего не
прояснил. Раньше думалось, что стоит уцепиться хоть за какие-то факты, и я
смогу что-то решать, действовать. Не для людей, так хотя бы для себя.
Но вот они, ответы на вопросы, а я остался таким же беспомощным, как и
раньше.
— Послушай, девочка, — произнес я, — нам очень важно выяснить истину до
конца. Ты так долго молчала, а без тебя я здесь как слепой. Мне нужно еще
много думать над всем этим.
Мне нужно еще
много думать над всем этим. Пообещай мне, что поможешь разобраться в этой
чертовщине. Кроме тебя, мне надеяться не на кого, и нам еще много раз
придется поговорить всерьез.
— Если нужно — помогу, — безучастно ответила девушка.
Я понял, что она снова вернулась в реальность. В свою реальность, где
никакими разговорами и откровениями ничего не изменишь, не восстановишь
погибшие станции, не вернешь ушедших друзей. Хорошо, что обещала помочь, а
ведь могла бы опять замкнуться.
Из пелены дождя вдруг выплыла скрюченная человеческая фигура. Я дернул
поводья, чтобы не зацепить незнакомца краем повозки.
Это был всего лишь нищий. Он услышал скрип колес нашего экипажа и заранее
встал с протянутой рукой в надежде на удачу. На лице его застыла странная
замороженная улыбка. Я, хотя и привык к таким вещам, все же пожалел
человека. Мы путешествовали в повозке, а он тащился по грязи весь мокрый,
голодный, облепленный кусками сырой глины. Я протянул руку к сумке и
достал для него пучок сушеных грибов. Хотелось что-то сказать ему, но
говорить-то, по сути, должен был он — благодарить хотя бы. А он продолжал
стоять, пугая нас своей странной улыбкой.
— Где-то здесь должно быть вересковое поле… — начал я.
Он кивнул, не переставая улыбаться.
— Может, ты знаешь, где живет толкователь по имени Доставший Звезды?
Он опять кивнул и продолжал кивать, не говоря ни слова, пока я тщетно
пытался добиться от него хоть капли информации. Мы двинулись дальше, когда
я окончательно убедился, что у бродяги не все дома.
— Какой ужас, — проговорила Надежда и помотала головой, будто изгоняя
видение.
Я хмыкнул: нищие не самое ужасное в этой жизни.
Словно в награду за нашу доброту через полчаса дождь перестал. Небо быстро
очистилось от свинцовой пелены, солнце блеснуло в ее разрывах, а вскоре
уже засияло в полную силу, высекая из влажной травы радужные искры.
Я остановил лошадь. Из повозки мы выходить не стали — слишком сыро было
вокруг. Мы просто сидели, свесив ноги, и наслаждались оживающей природой,
радостными криками птиц, блеском капель в листве. Лошадь тянулась губами к
низкой мокрой траве, мне приходилось постоянно дергать вожжи. Надежда
заметила это и спросила, отчего я не даю лошадке поесть.
— Запряженной лошади нельзя опускать голову к земле, — ответил я. — Она
может этим повредить себе.
Девушка ни слова не говоря спрыгнула на землю, принялась рвать пучки травы
и кормить ими лошадь. Я наблюдал за ней, видя, какая она стала гибкая и
подвижная. Невольно мысли перекинулись на Катеньку, такую же грациозную в