без облаков, и на ее фоне — неровная гряда далеких гор. Я смотрю туда,
приложив ладонь к глазам, и томлюсь неизвестным ожиданием.
И вот что-то меняется. В однородно-синем небе мелькает россыпь темных
точек. Я срываюсь с места и бегу им навстречу, радостно крича и размахивая
руками. Точки приближаются, увеличиваются, и я пытаюсь их пересчитать, но
ничего не выходит — они все время движутся, меняются местами. Но я и так
вижу, что все в порядке, все на месте, а если бы не хватало хоть одной — я
бы сразу заметил это без подсчетов.
Это уже не точки. Теперь понятно, что над раскаленной равниной
стремительно несутся легкие серебристые истребители с длинными
носами-спицами. Они со свистом проносятся над моей головой,
разворачиваются и снижаются у окраины города, где стоят несколько длинных
приземистых строений. Там сразу становится многолюдно, шумно и весело.
Один из истребителей — мой! Он отделяется от остальных и, сделав
торжественный круг над моей головой, опускается совсем рядом. Стеклянная
кабина раскрывается, подобно раковине, на покрытый трещинами грунт
спрыгивает высокий веселый человек в комбинезоне, перетянутом широким
поясом, хватает меня на руки…
Дальше — провал. В памяти обрывки неясных разговоров, мелькание коричневых
скал внизу, за стеклом кабины… Я вдруг осознаю, что сам веду
истребитель. Я сам держу штурвал и осторожно надавливаю на педали. Это
совсем просто, отец лишь чуть-чуть помогает мне… Отец? А ведь человек в
комбинезоне — и в самом деле мой отец. И как только я понимаю это — новая
волна воспоминаний обрушивается на меня, новые картины, новые лица,
голоса… Но я не могу сейчас сосредоточиться на этом. Потому что мои
глаза, и руки, и голова заняты управлением самолетом. Это несложно, однако
требует внимания.
И снова провал. Снова какой-то разговор, мне не удается уловить его суть,
хотя некоторые слова кажутся понятными. Скалы все так же сливаются в
серо-коричневую пелену под крыльями истребителя, перемежаясь иногда
бурлящими среди камней речками или клочками равнины, засаженной ровными
рядами деревьев. Временное помутнение, и вот — новая картина.
Мы над городом. Истребитель ведет отец. Он сосредоточен и очень серьезен,
он что-то рассказывает мне, но я по-прежнему не могу понять большую часть
слов.
Под нами — круглые крыши, неподвижные кроны деревьев. Повсюду почему-то
валяется цветное тряпье. На пыльных улицах блестящие лужи и большие
сальные пятна. Сначала кажется, что в городе ни души. Но вот мы опускаемся
ниже, и мне становится виден человек, ползущий между домами.
Он хватается
пальцами за камни мостовой, подтягивает свое тело, а затем замирает,
собираясь с новыми силами. Чуть позже я нахожу взглядом и других людей.
Некоторые просто лежат, раскинув руки, некоторые неподвижно сидят,
привалившись к стенам и деревьям. Трудно понять, жив ли кто-то из них.
И, вдруг я понимаю, что тряпки, лежащие рядом с сальными пятнами, — это
одежда. А сами пятна — это… люди. То, что от них осталось. Пятна и лужи.
Меня мутит. Отец продолжает говорить — тихо, монотонно, непонятно…
Дальше — словно трещина в памяти. Мешанина звуков, движений, эмоций. И
вдруг я вижу небо. Линия горизонта то появляется, то исчезает из поля
зрения. Наконец становится ясно, что истребитель мчится, выделывая лихие
виражи. Что-то случилось. Я вцепился в кресло, отец молчит, заставляя
машину лететь вперед по сложной траектории. В какой-то момент мы меняем
направление полета, и я успеваю увидеть причину нашей паники.
Огромная черная клякса катится по небу, полыхая пятнами голубого света. Во
второй раз мне удается получше разглядеть это, и становится ясно, Что оно
похоже скорее на паука, чем на кляксу. На исполинского механического паука
— на правильном шестиугольном теле шесть одинаковых изломанных
лап-отростков.
Через равные промежутки времени наш истребитель вздрагивает, и от него с
шипением отделяются большие сверкающие звезды, которые уносятся в стороны
и гаснут где-то за пределами поля зрения. Я понимаю, что мы стреляем, но
почему вбок, а не в черного паука?
Меня начинает трясти, я хватаю отца за руку. И с ужасом понимаю, что
вместо его крепких упругих мышц моя ладонь натыкается на что-то мягкое,
похожее на плохо надутый воздушный шарик. В это время с нашим истребителем
начинают происходить странные вещи. Он то свистит, то кашляет и опускается
все ниже, закручиваясь, как волчок. Я боюсь повернуть голову и посмотреть
на отца — вместо него на соседнем кресле растекается ручейками крови и
жира страшная неподвижная кукла.
Затем удар, скрежет, запах гари и кислоты. Картина начинает меркнуть. Я
успеваю понять, что бегу по острым серым камням, вокруг темнеют скалы, в
одной из них ветер и песок проделали большую дыру, превратив ее в
поставленный набок бублик, а сверху меня накрывает шестиугольная громада с
изогнутыми лапами. Я кричу, закрываюсь руками, и во всем мире нет места,
где я мог бы спрятаться от черной гибели…
И вдруг все кончилось. Как будто порвалась кинопленка. Я вскочил, тяжело
дыша и тараща глаза в темноту.
Тут же раздался жалобный голос Леры.
— Олежек, что с тобой? Я уже вторую ночь не сплю, милый, ты то стонешь, то