не вы их построили. Разве не странно, что две силы борются над вашими
головами, а вы и понятия не имеете, зачем они существуют?
— Холодные башни были всегда, — веско произнес Медвежья Лапа. — И Пылающая
прорва была всегда. Мне вовсе не интересно, откуда они появились. А ты сам
разве задумывался, кто построил вон те скалы, кто разровнял луга и
прокопал реки?
Я только вздохнул, поняв, что и этот разговор не выведет нас из тупика.
— Расскажи мне про Холодные башни, — попросил я возницу. — Все, что знаешь.
Он одарил меня долгим внимательным взглядом. Потом перевел дыхание и
посмотрел в небо, собираясь с мыслями.
— Башни уходят глубоко под землю, — проговорил он. — Там они берут холод,
необходимый для защиты Города. С каждым годом под землей остается все
меньше холода, и сила Башен уходит. Возможно, когда-то она совсем
иссякнет, и тогда посланники Прорвы…
— Аэроиды, — сказал я, не зная, зачем прервал собеседника. Это странное
слово само попросилось на язык.
— Что? — удивленно переспросил возница.
— Я говорю, что никакие это не посланники. Они называются аэроиды.
— Я не очень понимаю… Кто их так называет?
— Тот, кто раньше вас их увидел.
— Ну что ж… Называй их, как хочешь, — осторожно согласился Медвежья
Лапа. — Но мы считаем их детьми Пылающей прорвы.
— Значит, ты говоришь, что они тоже были всегда?
— Конечно. Ведь суть мира в противоборстве огня Прорвы и холода земли.
«Какая нелепость…» — удрученно подумал я.
— Это тоже неверно. Они не были всегда. Давно — да, но не всегда. Просто
раньше они были совсем другими. И с ними можно было бороться.
— Нельзя говорить такие странные вещи, если нечем даже доказать свои
слова, — сказал Медвежья Лапа, насупив брови.
Вот тут он попал в точку. Никаких доказательств у меня не было. Вернее, я
сам являлся ходячим доказательством, но кого это убедит? Просто в нужный
момент, на каком-то слове нашего разговора память вдруг приоткрылась — и
снова захлопнулась. Молниеносно, как затвор фотоаппарата. Я успел лишь
вытащить это слово — аэроиды — и понять, что они существовали в моей
далекой полуреальной жизни.
— Не обращай внимания, — я мирно улыбнулся. — Сколько людей, столько и
мнений. Может, прав ты, а может, и я. Нас некому рассудить, поэтому не
будем зря спорить.
Возница подозрительно посмотрел на меня. Определенно, он считал, что я не
просто так потрепал языком. Наверняка ему казалось, что в моей болтовне
есть хотя бы грамм какого-то тайного смысла.
— Ты говоришь такие дикие вещи… — пробормотал он. — Но если бы ты смог
доказать хоть одно слово.
Я понял — он очень хотел бы услышать, что есть такие доказательства.
— Неужели ты сам не понял, что Башни, существующие вечно, — это полная
ерунда? — тихо проговорил я. — Сами они выросли, что ли? Да на них же
заклепки видны!
— Подъем, — протяжно прокричал староста, ударив ложкой по котелку. — За
работу!
— Я найду тебе доказательства, — пообещал я вознице, вставая. — Не сейчас.
Может, очень не скоро. Но найду обязательно.
ПЕРЕМЕНЫ
Пора остановиться. Пора перестать плыть по течению и начать грести
самостоятельно. Зачем я здесь? Почему не стремлюсь обратно? Какова моя
миссия? Ни один из этих вопросов не заставлял мои мысли биться сильнее, а
тело — действовать. Однако вопросы нужно решать. Потому что нельзя до
скончания дней выносить навоз из конюшен, мечтая о каких-то неясных
переменах. Их не будет, пока я не начну шевелиться.
Но как? Что делать? В каком направлении идти, с кем разговаривать, какие
вопросы задавать? Я беспомощен, как слепой перед раскрытой книгой. Я в
положении лягушонка, который не успел заползти в нору на зиму и оказался
один на выпавшем снегу.
А потому меня влечет течение. Оно сильное и спокойное. Я плохо питаюсь, но
не умираю с голоду. Я живу в грязи, но могу смывать ее каждый вечер. У
меня нет друзей, но есть с кем поболтать. У меня нет будущего, но разве
недостаточно настоящего?
Течение влечет. Берега нет. Да и не очень-то он нужен.
Подобные размышления бродили у меня в голове, когда я сидел на крыше
башенки и смотрел на уходящее за горизонт солнце. За спиной небо уже
потемнело, и можно было разглядеть, как вспыхивают миллионы таинственных
огоньков на склонах далеких гор. Их мерцание было призрачным, неверным,
почти неуловимым. Так иногда вспыхивает морская волна ночью — и не можешь
понять, сверкнули ли там тела крошечных существ или просто показалось.
Отсюда мне хорошо были видны и несколько аэройдов, рыскающих
далеко-далеко, над горами. Я не боялся их. Одиночные аэроиды не страшны
Городу, живущему под защитой Башен.
Городские улицы за забором напоминали берег моря после отлива.
Чувствовалась остаточная энергетика схлынувшего людского потока. Теперь
лишь изредка можно было увидеть работника, ковыляющего домой, или женщину
с тяжелым тюком на плече, или торговца с тележкой.
Я смотрел на них и
думал: «Они такие же, как и я. Вернее, я стал таким, как они».
Почему у них… или у нас? Почему здесь нет веселых праздников? Любая
радость выливается в тошнотворное пьяное столпотворение, в котором люди
стремятся только поскорее опуститься до уровня животных?
Почему они не пишут картин? Почему не слагают песен о любви?