ближе. Нет мелочности, нет недомолвок, нет ничего такого, чего нельзя
сказать в глаза.
Здесь же люди наглухо захлопнуты, спрятаны друг от друга. Каждый лелеет
свой убогий мирок, гордится им, не подпускает никого. Несколько иначе
ведут себя вольные погонщики, но на то они и вольные…
Я так углубился в размышления, что не заметил деревенского старосту,
присевшего рядом.
— Ты всем доволен, Безымянный? — поинтересовался он, положив рядом свою
палку.
— Да, все нормально.
— Больная Нога говорила, что ночью ты поднимался и кричал.
— Больная Нога? — я понял, что речь идет о моей кухарке. У нее, кажется, и
в самом деле одна нога была перевязана.
— Я хотел узнать, что тебя разозлило ночью?
— Нет, ничего, — успокоил его я. — Мне просто срочно нужна была лампа. Мне
сразу помогли соседи. Он помолчал немного.
— Всем ли довольна твоя женщина? Она все еще спит?
— За нее не беспокойся. Моя женщина — моя забота. Он кивнул, снова
замолчал. Я оказался неразговорчивым собеседником, поэтому он через
некоторое время поднялся и пошел прочь. Напоследок предложил почаще
обращаться за помощью. Блеск монет-клинков дисциплинировал его.
За два следующих дня никаких перемен не произошло. Надежда лежала целыми
днями напролет с закрытыми глазами и просыпалась, чтобы сделать несколько
глотков из флакона. Я был настолько удручен этим, что злился из-за мелочей
— ругался на мальчишек и зевак, слонявшихся возле дома, и даже накинулся
на старосту, когда заметил, что еда моя стала подозрительно скудной.
— В сегодняшнем супе совсем не было мяса! — произнес я. Прежде я никогда
не говорил таким тоном с людьми. — Что-то быстро наши деньги у вас
кончились. Сдается мне, вы их обменяли на пойло.
— Деньги не кончились, — тихо проговорил староста, вжав голову в плечи. —
Мясо кончилось. Люди как ушли за едой, так и не возвращались. Но ты не
ругайся. До вечера их подождем — и новых снарядим.
Его слова остудили меня. Я, правда, не стал извиняться перед стариком — он
бы не понял этого. В любой ситуации гордый погонщик не должен просить
прощения у забитого крестьянина, это против правил.
— Что с ними может быть? — спросил я, нахмурившись.
— Все может быть, — печально вздохнул староста.
— Далеко они ушли? Может, стоит за ними съездить?
— Я ж говорю, до вечера подождем, а утром новые люди поедут.
Этот разговор отбил у меня охоту требовать хорошего питания и прочих
удобств. Я вернулся в дом еще более сумрачным и сел перед ложем девушки.
Пожалуй, она все-таки изменилась. В ее невесомом прозрачном тельце стало
чуть больше цвета. Теперь я уже видел, что по ее щекам разбросаны
веснушки. Что волосы у нее рыжие и немного вьющиеся. Глаза также приобрели
и цвет, и глубину, и стало ясно, что она совсем молодая девчонка.
— Так и будешь молчать, Надюха? — тихо и грустно произнес я. — Когда же мы
поговорим с тобой?
У меня вдруг появилось чувство, что все это время я играю с механической
куклой, способной на простые движения. И как ребенок надеюсь, что моя
кукла оживет и станет полноценным собеседником и другом. Девушка еще ни
разу не улыбнулась. Ее взгляд выражал очень мало. Если бы она умела
говорить хотя бы глазами, какие беседы мы могли бы вести!
Впрочем, я-то постоянно разговаривал с ней. Просто так, болтал всякую
чепуху. Мне предстояло многое ей рассказать, но это будет лишь тогда,
когда она сможет ответить. Я так решил.
Наутро я пошел смотреть, как собирается в поход новая экспедиция. Мне было
не очень-то приятно, что эти люди идут возможно на смерть для того, чтобы
моя тарелка каждый день была полна, а я смотрю на них — и остаюсь. Лучше
бы мне не показываться им на глаза, но усидеть в доме я не смог. Я бы
поехал с ними, но не хотел оставить свою Надежду.
Моя кухарка по имени Больная Нога тоже была здесь. Она провожала
мальчишку-сына. Беспрестанно поправляла на нем рубаху и говорила что-то на
ухо, наставляла перед дорогой. Чувствовалось, что она чуть обеспокоена, но
не испугана.
Не успела группа людей с мешками отчалить и скрыться за гребнем холма, как
с противоположного конца деревни донеслись крики. Крестьянки, только что
проводившие своих мужчин, побежали туда.
Оказалось, вернулась первая экспедиция. Не вся — только двое. Кто-то
послал мальчишек за только что ушедшими.
— Все там остались! — кричал плачущий парнишка с перемазанным землей
лицом. — Все на огородах.
Второй был повзрослее и поспокойнее. Он был из соседского дома, и я знал,
что его зовут Землеед. Женщины окружили его, закидали вопросами.
— Мы нашли еды, — говорил он и заглядывал каждой в глаза, словно боясь,
что не поверят. — Долго ходили, нашли целого лося. Почти свежего. Кабачки
большие выросли — их два мешка собрали. Так там и лежат, если еще не
украли.
— А потом с трех сторон свист поднялся, — продолжал уцелевший добытчик. —
Я гляжу — люди вокруг падают, и сам тоже лег. Мы все лежим на полянке, а в
воздухе железные птички летают. Маленькие, жужжат… И много их, а кто из
наших поднимется, того сразу насквозь пробивают. И летают: туда-сюда,
туда-сюда… Твоего сразу проткнуло, твоего потом тоже, — он начал тыкать
в женщин пальцем, перечисляя, кто не дождется своих мужчин и детей. —