Все так же сыпал мелкий дождик, неподалеку бегала по лужам собачонка,
поджимая зябнущие лапы.
— Плохое время, — вздохнул старик. — Дожди будут лить еще дней десять или
больше, а запасов ни у кого не осталось. На огороды-то идти сейчас
никакого толка — там сплошное болото. И торговцы в дождь не возят товар.
Плохое время…
— Как же быть? — спросил я. Староста помолчал, думая о своем.
— И лошадь уже всю съели — ту, что вы привели. А твоя лошадь — она еще
здорова?
— Думаю, здорова, — ответил я, догадавшись, куда клонится разговор.
— Припасов совсем не осталось, — продолжал жаловаться старик. — Ты со
своей лошадью что хочешь делать?
— Ничего. Пусть постоит пока.
— Не знаю, чем будем кормить тебя, твою женщину и твою лошадь, — он
наконец заговорил откровенно. Настало мое время задуматься.
Настало мое время задуматься.
— У меня есть еще немного клинков. Староста покачал головой.
— От них сейчас никакого толка. Если только ты сам поедешь искать себе
пропитание. Садись на свою лошадь и поезжай в соседнюю деревню. Кстати,
там живет погребальный мастер. Ни у тебя, ни у твоей женщины нет имени, а
он имеет право наречения и берет не так дорого.
— У нас есть имена, — тихо сказал я, но старик не понял.
Он продолжал говорить. Тихо, монотонно — о бедности, о плохих временах, о
бедах и болезнях, о необходимости пройти обряд наречения, о лучших
временах, которые, быть может, настанут когда-нибудь потом, когда пройдут
дожди… Я понял лишь одно — деревня не хочет больше нас кормить. Я уже
давно был готов к этому. Обещания, данные погонщикам, потеряли всякую
силу. Слишком давно это было…
Потом мы вяло простились, я вернулся в дом.
— Не зря ты хотела научиться драться, девочка, — с грустью проговорил я. —
Похоже, нам скоро придется уехать.
— Когда? — она быстро обернулась. Ее глаза загорелись — словно две
маленькие лампочки включились.
— Может, уже завтра. А скорее, через день.
Надежда только этого и ждала. Бедная девочка, она не знала, во что мог
вылиться здесь даже самый короткий переезд. А впрочем, если бы и знала,
вряд ли бы испугалась. Насколько я понял, она уже свое отбоялась.
Весь следующий день я занимался повозкой. Мне нужно было соорудить на ней
навес из жердей и просмоленных тряпок, чтобы дождь не довел нас до
помешательства в первый же день. Староста прекрасно понял, что я готовлюсь
к отправке, и больше не лез с разговорами. К вечеру у меня получилось
нечто вроде громоздкого балагана, уродливого, но непромокаемого.
Я не держал зла на крестьян, выгонявших нас навстречу неизвестности. Тем
более, они относились к нам с сочувствием и дали немного припасов в
дорогу. Их могло хватить на день-полтора.
Рано утром мы покинули деревню. На нас смотрели из темных окошек,
мальчишки выбегали из-под навесов и мчались под дождем вперед лошади,
скакали вокруг. Вскоре они отстали. Половинка железного гроба осталась
лежать в доме, я не знал, что сделают с ней крестьяне. Мы еще не выехали
за пределы деревни, когда Надежда, глядя, как я поправляю на поясе тесак,
проговорила:
— Ты найдешь мне такой же?
— Подумаю, — буркнул я.
Думал я недолго — всего несколько минут.
— Возьми, — я протянул ей магнитную дубинку. — С этим управляться проще,
чем с тесаком.
Она приняла мой подарок и внимательно рассмотрела со всех сторон.
— Знакомая вещица? — спросил я.
— Не знаю… — она чуть пожала плечами. — Это, кажется, какой-то датчик.
— Теперь это твое оружие. Датчик нам вряд ли пригодится.
Она попробовала, как прыгает туда-сюда железный шарик, повертела рукоятку
в руке. Я решил, что она достаточно ловко сможет управляться с этой штукой.
Деревня быстро стала невидимой за пеленой дождя, и ничего не осталось в
мире, кроме нас и серой воды, падающей с неба. Дорога была, как канава с
жидкой грязью, мне несколько раз приходилось вылезать из-под навеса,
поднимать воротник и подталкивать телегу, которая то и дело вязла. Но
потом стало легче — на каменистой равнине было не так много грязи.
Надежда свернулась клубочком позади меня, положив голову на скомканную
мешковину, и неподвижно смотрела на дождь. Мне было жаль ее. Сам я мог
перетерпеть и сырость, и холод, и опасности — что угодно. Но я не желал,
чтобы и она прошла через все это. Я сам выбрал свою судьбу здесь, а за что
страдает Надежда — неизвестно.
Я сам выбрал свою судьбу здесь, а за что
страдает Надежда — неизвестно…
— Куда мы едем? — спросила она.
— Есть одно местечко, — ответил я.
Я хотя и не точно, но помнил, где находится приют старого лысого
толкователя, и сейчас направлялся туда. Конечно, я не мог поручиться, что
он пустит нас хоть на пару дней, но других подходящих убежищ я не знал. К
тому же я собирался представить все так, будто приехал по делу. Я покажу
ему Надежду — пусть-ка он истолкует ее второе рождение. Тем более, еще
оставались деньги, и я мог расплатиться с ним и за услуги, и за кров.
— Я хочу на станцию, — без выражения проговорила Надежда. — Мне нужно
видеть, что там сейчас.
Я догадался, что станция — это застава, где мы купили контейнер.
— Мы не сможем туда попасть, — ответил я, стараясь говорить мягко и
убедительно. — В прошлый раз нас было четверо, и мы едва не погибли. Там