воды. Я рассказал про разоренные грязные города, про тайную власть
аэроидов, про ржавые куски истребителей, разбросанные повсюду. Я начинал
говорить об этом осторожно, как мне казалось, но Надежда ничего не
отвечала, и мне приходилось говорить дальше, чтоб заполнить паузы, и
буквально за день я выложил все, что знал, что думал, о чем догадывался. И
про себя тоже почти все рассказал.
Надежда слушала и слушала, не говоря ни слова в ответ. Мне бы
остановиться, проявить хоть каплю терпения, но я слишком долго и
безуспешно искал такого собеседника и не справился с тем, что во мне
накопилось.
Девушка замкнулась в себе. Впрочем, иного и ждать. не стоило. Вряд ли
человек, оказавшийся, по сути, на пепелище своей родины, будет энергичным,
деловитым и общительным.
Она не хотела говорить со мной. Она, наверно, не верила мне. И правильно
делала. Я за это время наговорил столько, что меня, с ее точки зрения,
легче было принять за сумасшедшего. Она верила только в то, что за нами
должны приехать и забрать отсюда. Это ожидание стало единственным смыслом
ее жизни. Пожалуй, Надежда считала, что, выбравшись из деревни, она увидит
мир другим. Не таким, как расписал ей я. Возможно, она надеялась, что я в
самом деле сумасшедший, которому нельзя верить ни на грош.
Я больше не лез к ней с разговорами, хотя в прошлом и умел выводить людей
из депрессии. Пробовать на ней известные мне методики и тест-программы
казалось таким же кощунством, как советовать умирающему побольше движения
и ярких впечатлений. Пусть теперь время попытается вылечить эту юную
обожженную душу. Уж теперь я найду в себе достаточно терпения.
Больная Нога принесла обед. Еда в последнее время стала скудной, но я не
жаловался. По всему было видно, что деревне сейчас тяжело. Надежда
прожевала несколько кусочков вареной тыквы и больше есть не стала. Я без
лишних разговоров прикончил ее порцию супа.
Потом она несколько минут бесцельно ходила от стены к стене. У меня кусок
в горло не лез, когда я видел, как страдает в четырех стенах несчастное
существо, ждавшее несколько сот лет и дождавшееся вот этого кошмара.
Она наконец остановилась и вдруг взяла в руки мой тесак, стоявший у стены.
Осторожно осмотрела, попробовала на вес, поводила лезвием в разные
стороны. Я внимательно наблюдал за ней.
— Это зачем? — спросила Надежда. — Убивать людей, да?
— Да, — кивнул я.
Она провела пальцем по корявому лезвию, и ее, кажется, передернуло.
— А ты умеешь драться этой штукой?
— Я все умею, девочка.
Мое сердце забилось сильней — неужели блокада прорвана?
— Научи меня, — попросила девушка, смело посмотрев мне в глаза.
— Чему?
— Ну, вот этому. Разным приемам.
Я запнулся. Я не считал это нормальным — юная девушка, едва вернувшись к
жизни, испытав страшное потрясение, вдруг просит научить ее пользоваться
этим варварским кровавым железом. С другой стороны, нужно возвращать ее к
активности любыми средствами. Хочет драться тесаком — пусть…
— Но я не знаю никаких особенных приемов. Я просто умею хорошо двигаться.
— Мне все равно. Я тоже умею двигаться. Научи. Я отставил тарелку,
поднялся. Взял из угла короткую метлу, снял с нее веник, а оструганную
палку протянул Надежде.
— Начнем лучше с этого. Держи. Нет, вот так держи. Я начал объяснять. Про
выпады, рубящие и колющие удары, про защиту и атаку. Незаметно для себя
увлекся. Затем мы от слов перешли к делу. Надежда двигалась еще неловко,
медленно, словно что-то ее тормозило, но мне удалось разглядеть в ее
пластике следы давних, полустершихся навыков. Давным-давно, еще в той
жизни, она, несомненно, проходила хорошую спортивную подготовку. Вряд ли,
конечно, она занималась фехтованием, но ведь и меня специально не учили
драться мечом. Умение владеть своим телом не скроешь — вот и все.
Самое главное — она на глазах переставала быть вялой куклой.
— Все, я устала.
И вновь замкнулась, закрылась в себе. Села к окну и уставилась на дождь. Я
перевел дыхание.
— Завтра продолжим? — Конечно, — и ни слова больше.
На следующий день она поинтересовалась, как меня называть. Я чуть было не
ответил по привычке «Безымянный», но успел придержать язык. Ведь у меня
было собственное имя.
— Олег! Меня зовут Олег.
— Олег, — повторила она, оценивая незнакомое сочетание звуков, потом
кивнула. — Хорошо, Олег.
Это было здорово — вновь слышать от другого человека свое настоящее имя.
Так же необычно и восхитительно, как проснуться в этой дикой деревне под
позывные радиостанции «Маяк».
Мы начали тренироваться с утра, чем сильно озадачили Больную Ногу,
зашедшую прибраться. Надежда чувствовала себя лучше, она была почти весела
и двигалась гораздо резвее вчерашнего. Я смотрел на нее — худенькая легкая
фигурка, золотистые волосы, небольшой прямой носик. Но при всех этих
трогательных деталях я не назвал бы ее милашкой или куколкой. Причина тому
— взгляд. Сильный, тяжелый, словно вырывающийся из сопла газовой горелки.
В этой девочке сидел крепкий стальной стержень.
Я, наверно, должен был теперь спросить, как ее собственное имя, но пока не
делал этого. Мне очень нравилось называть ее Надеждой, да и сама она ни
разу не возразила. Возможно, ей было все равно.
Перед ужином приковылял староста. Мы вышли на крыльцо под навес, присели.