Дети Ржавчины

сейчас настоящая война.

— Я все равно хочу.

Я молчал. Я бы тоже хотел взглянуть на те места, которые связывали меня и

ее с прошлым. Но пойдет ли ей это на пользу? Не станет ли это очередным

ударом — увидеть руины своей последней надежды.

— Там уже ничего нет, — тихо сказал я. — Там теперь все по-другому и живут

совершенно другие люди.

— Что-то обязательно осталось, — возразила Надежда. — Там были толстые

стены из железа. Я же осталась?..

— Когда-нибудь мы обязательно побываем там, — сказал я, желая успокоить

девушку. — Но не сейчас.

Мы еще долго ехали под дождем, слушая шум воды, перестук камней под

колесами, редкое фырканье нашей лошади. Бедное животное — вот уж кому

сейчас действительно лихо!

— Станция… — проговорил я, будто бы сам себе. — Я провел там целую ночь,

но так и не понял, что там было раньше, при тебе. Для чего существовало

это место? Может, расскажешь?

— Может, расскажу, — ответила Надежда, — когда мы туда поедем.

Не было утра, не было дня или вечера — все тонуло в сером водопаде и

шелесте дождевых капель. Ориентироваться во времени оставалось только по

собственному желудку. И когда он дал знать, что время обеденное, в редких

зарослях, что мокли в сотне метров от дороги, я заметил несколько ветхих

просевших домиков.

Это была очередная заброшенная деревня. Я решил, что там мы сможем

передохнуть и разделаться с частью наших скудных припасов. Заходить в

дома, правда, не хотелось. Чужой дом — он и есть чужой дом, пусть даже

брошенный. Но, к счастью, я сразу увидел большой навес с тремя стенами и

относительно целой крышей. Там было почти сухо, а места оказалось столько,

что я сразу загнал туда и нашу повозку — лошади тоже необходимо отдохнуть

от воды.

Надежда спрыгнула на пол, устланный перепревшей соломой.

— Здесь хорошо, — сказала она. — И нет никого. Вот только он… — она

указала в другой конец двора.

Я подумал сначала, что девушка имеет в виду старого одинокого грача,

который шевелил крыльями под козырьком крыши. Но, когда пригляделся,

заметил, что в траве мокнут части человеческого скелета. Словно кто-то из

хозяев деревни молча наблюдает за нами сквозь черные провалы глазниц. Я

невольно стал разговаривать тише.

Я выложил несколько вареных картофелин, порезал два больших огурца, достал

железную банку с отваром шиповника, заменявшим мне чай. Банка была из

старых вещей. Имелись еще грибы, но их я решил придержать.

Дорога пробудила у Надежды аппетит. Но все равно она утолила голод раньше

меня. Затем встала, неспешно прошлась от стены к стене, в очередной раз

осматривая наше убежище.

— Даже не хочется отсюда уходить, снова под дождь, — вздохнула она.

— Дождь рано или поздно пройдет.

— Пройдет… — она едва заметно кивнула.; — А что толку? — прибавила она

очень тихо.

Сколько грусти было в этих простых словах. Она права: дождь пройдет — но

мир останется для нее таким же враждебным и чужим. И лишь один путь у

этого бесконечно одинокого человека — привыкнуть, смириться, похоронить

себя заживо среди равнодушных, занятых своими делами людей.

Надежда сняла с пояса магнитную дубинку. У нее был замечательный пояс с

множеством петель, защелок, карманчиков и сумочек. Все это предназначалось

скорее всего для каких-то инструментов, а не для оружия, но мой подарок

нашел там себе место. Она повернула кольцо — шарик завис в воздухе.

Быстрый взмах — и трухлявый чурбачок, лежащий неподалеку, разлетелся в

щепки.

Я заметил, сколько стремительности и агрессии вместилось в это несложное

движение. Надежда не развлекалась — она давала выход чувствам. Она била

эту несчастную деревяшку с такой злостью и отчаянием, словно плакала

навзрыд.

И вдруг она подскочила ко мне, отведя руку с дубинкой назад.

— Будешь защищаться?

Шутки шутками, а глаза ее не улыбались.

— Буду! — ответил я, откладывая недоеденную половинку огурца.

Первый удар я поймал плоскостью тесака. От второго, третьего увернулся. И

слегка толкнул Надежду рукояткой в спину — чтоб не зарывалась. Но ей это

лишь прибавило азарта. Она, наверно, жалела, что нельзя врезать мне

по-настоящему, и тем не менее на мне упражняться было интереснее, чем на

безответной деревяшке.

Она в очередной раз замахнулась, и я, не успевая подставить тесак,

шарахнулся в сторону.

— Страшно? — прошептала она.

— Ни чуточки, — улыбнулся я.

Мы прыгали, отскакивали, радовались в моменты удачи — играли, как дети.

Надежда смеялась, когда ей удавалось достать меня шариком, а я, видя, как

ей это нравится, специально поддавался — пусть смеется, пусть будет

веселой и живой, пусть такой и остается. В этот момент я понял — вот

настоящее лицо моей попутчицы. Она в самом деле ребенок, на которого

судьба не в добрый час примерила взрослую маску. Может — сейчас, а скорее,

это произошло раньше, еще до меня — в те годы, когда родина этой девочки

гибла под напором безмолвных летающих чудовищ-аэроидов.

И вдруг она резко остановилась, отключила дубинку.

— Почему ты так странно зовешь меня? — спросила девушка. — Ведь нет такого

имени — Надежда, это просто слово.

Я запнулся. Не знал, что придется объяснять ей что-то на этот счет.

— Потому… Потому что ты и есть Надежда. Ты — моя надежда. Пока не знаю,

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138